Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

своих сновидениях и не счастьем ли быть с тобой полны мои дневные грезы? Не ловлю ли я с трепетом каждое твое слово? Не бьется ли мое сердце, не пылают ли щеки, едва я завижу тебя, едва почувствую, что ты приближаешься? Я не замечаю ничего вокруг, оттого что твой образ преследует меня неотступно, будто тень. Не ты ли моя единственная гордость, не о тебе ли все мои помыслы? Желаешь ли ты, чтобы ради тебя я оставила отца, всех родных и друзей? Желаешь ли, чтобы ради тебя погребла я себя во льдах или искала чахлые коренья в безводной пустыне? Знай же, я прокляла бы и самоё Вечность, если бы там не ждал меня ты.

— Значит, ты хочешь стать моей женой, моей верной, вечно любимой женой?

— Женой или сестрой, какая разница? Но если ты веришь, что как жена я имею больше прав на твою любовь, то вот тебе моя рука. Я хочу стать для тебя всем, что ты желаешь.

* * *

В замке мы застали барона и графа, которые только что вернулись; они тоже пытались меня разыскать. С превеликой радостью обняли они меня, вновь обретенного друга и сына. По выражению моего лица заметили они, что настроение мое переменилось, и отнеслись к этому с сердечным пониманием. Я сам вкушал счастье в полной мере, оттого что тоска моя была удовлетворена, но не мог принимать участия в их безудержном веселье. Аделаида находилась в сходном настроении.

Я не видел в жизни более прекрасного женского лица, чем ее лицо в тот вечер. Еще недавно унылое и бледное, ныне оно лучилось радостью; щеки и губы вновь заалели, и глаза увлажнила счастливая дымка. Грудь дышала свободно осознанием новой жизни. Порой вздыхала она затаенно от переполнявшего ее счастья. Взглянув на девушку, можно было сразу заметить, насколько она довольна.

Барон при виде нашей глубокой радости сам чувствовал себя бодрей. Граф взглядывал то на Аделаиду, то на меня задумчиво. Прежде чем отправиться в свою комнату, он пожелал мне доброй ночи и затем проговорил тихо:

— Держу пари, вы замышляете заговор.

Он обнял меня и пожал мне руку.

На следующее утро, едва только барон поднялся с постели, я пошел к нему и открыл ему все. Он повел меня, не проронив ни слова, к своей дочери; мы оба обняли его колени, он поднял нас, плача, и сказал:

— Милые дети, я ничего иного и не желал.

С—и был безумно рад нашему счастью. Я забыл все и видел, что Аделаида также позабыла обо всем на свете. Не прошло и месяца, как она стала моей женой.

* * *

Лето мы решили провести в замке, а зимой ехать вместе в Париж. Мы были единодушны во всех наших замыслах, граф стал нам как родной, барон и моя супруга полюбили его так же, как и я. Что за дивное это было лето! Я словно впервые в своей жизни понял, что такое лето. С каждым днем мы все больше наслаждались счастьем домашнего очага. Утро проводил я с моей женой или один; за обеденным столом мы всегда собирались вместе, к взаимному удовольствию. Все, что каждый пережил в своем кабинете или во время прогулок, все наблюдения и вновь родившиеся идеи служили своего рода десертом. Сумрачный плющ философии обвивался вокруг граций, и светлая радость выгодно оттеняла более глубокие и серьезные переживания.

Аделаида обладала весьма основательным характером, и моя бодрость незаметно отступала перед ее вдумчивостью. Вскоре она захотела слышать всю мою историю и с интересом выслушала рассказ об Эльмире. Она постигла ее меланхолическое настроение и сожалела о ее кончине. Однако она прониклась более, чем я того желал, духом Ордена, который был причиной всех моих бедствий. Аделаида находила его основные положения величественными, а меня — достойным наказания за мою страстность. Вскоре мы обнаружили, что наши вечерние беседы посвящены лишь этой теме. Аделаида пыталась глубже проникнуть в характер обстоятельств, в мой опыт, связать воедино мои догадки ради вывода новых заключений; тем самым хотела она меня сделать более дружественным к Обществу, которое доставило мне столько страданий, и помочь мне примириться с его установлениями. В самом деле, я чувствовал, что обретаю все большую ясность, я восходил от мысли к мысли, мои привычки казались мне все ничтожней, и наконец перед моим мысленным взором открылся необозримый вид, который опьянял меня восторгом.

Род наших занятий зависел от настроения и обстоятельств. Аделаида охотилась, ловила рыбу или шла гулять вместе с нами. Она великолепно пела и мастерски играла на фортепиано. Я довольно сносно играл на флейте, граф владел в совершенстве многими инструментами, у нас было несколько не лишенных музыкального дара слуг, и старый барон радовался нашим концертам. Совместные чтения и рассказы о наших изменчивых похождениях скрашивали не посвященные серьезной работе часы. Никто из нас прежде не ведал столь долгого, столь безоблачного счастья, никто не переживал столь явственно его полноту. Наступила осень, хотя мы и не заметили, да и не ждали ее прихода. Мы медлили с отъездом и наконец уже должны были поторапливаться. Я написал графу фон С** о своей женитьбе, и мы стали неизменно получать от него приглашения с настоятельными просьбами приехать как можно скорей. Через некоторое время мы отправились в путь и в конце ноября прибыли в Париж.

Политическое положение Франции было еще не столь критическим[226], чтобы внести перемены в светскую жизнь. Я нашел старых друзей в прежнем согласии; все они приветствовали меня с большой радостью. Граф казался веселым, если не совершенно счастливым, был доволен своей супругой и считал, что она соответствует всем его ожиданиям. Никто, впрочем, с большей легкостью не становился счастливым, чем граф; он никогда не бывал пресыщен своим счастьем, однако также никогда не бывал его полностью лишен.

Можно себе представить, какую сенсацию вызвала моя жена в Париже, где всякое новое лицо возбуждает и притягивает. Аделаида легко усвоила тон, который подходил к каждому кружку, и сделалась вскоре любимицей ассамблей, кои она посещала, и кумиром всех своих знакомых. Несмотря на разницу в характерах, она скоро стала ближайшей наперсницей Каролины. Барон ожил вновь, болтал с нами весело о том о сем и забыл о всех слабостях своего возраста. С—и был его неизменным спутником и товарищем; и дон Бернардо, вечный свидетель моего счастья, приятно пополнил наш домашний кружок. Все было хорошо или казалось таковым, как вдруг один случай несколько расстроил