Бальзак без маски - Пьер Сиприо

Давид Сешар и Вотрен-Жак Колен гораздо ближе друг к другу, чем это может показаться на первый взгляд. Давид — это Бальзак, переживший неудачу и смирившийся с ней, чтобы в конце концов поддаться очарованию, вернее, миражу очарования семейной жизни. Именно о нем вспомнит Толстой, описывая в «Войне и мире» мечты о любви князя Андрея и нежной Наташи.

Жак Колен — это тоже Бальзак, но только высмеивающий мир доносчиков и преступников.

Неужели его миссия подходит к концу? Чем спастись? Горьким презрением? Нет, это не то. Горечь омрачила бы его мечту о спасительной любви к Еве. Безразличием? Но Бальзак так и не смог преодолеть в себе то естество, которое заставляло его писать. Вот Жак Колен. Он преступил не только общественные, но и природные законы, и все же, когда хоронили Люсьена, он рыдал, словно над могилой собственного сына. И Бальзак понял: его спасет смех.

Итак, герои, последовательно появляющиеся в «Утраченных иллюзиях», а затем в «Блеске и нищете куртизанок», — это отражения самого Бальзака в разные периоды его жизни. Вот молодой образованный юноша, полный честолюбивых планов, вот журналист, изобретатель, а вот и властелин душ, призывающий молодежь на штурм «гнусной буржуазии, не умеющей удержать в руках власть».

И НЕЖНОСТЬ…

В образах Люсьена де Рюбампре и Коралии из «Утраченных иллюзий» Бальзак воплотил собственную тоску по нежности. Вспомним, как Коралия в фиакре целует руки своему возлюбленному; как она встречает Люсьена, явившегося к ней пьяным, как умывает его, укладывает в постель и бдит над спящим.

Но и Люсьен примчится к умирающей Коралии.

Он получил заказ на «застольные песни» и всю ночь сочинял их при свете свеч, горящих возле ее гроба. За песенки заплатят 200 франков, и их как раз хватит на приличные похороны.

В «Блеске и нищете куртизанок» продажная женщина Эстер Гобсек мечтает осчастливить весь мир, но никто не понимает ее стремлений. Нусинген не согласен в течение сорока дней быть ей лишь отцом, хотя это к его же пользе.

Эстер без сожалений расстается с собственной добродетелью и обирает Нусингена, своего клиента. Эти деньги ей нужны для ее возлюбленного Люсьена, чтобы тот мог выгодно жениться на другой.

Люсьена мечтает осчастливить и аббат Жак Колен-Эррера: он отправляет его на бал, представляет ко двору.

Эррера заставляет нас вспомнить и о той нежности, с какой Бальзак относился к Еве Ганской, и о том, с каким участием он отнесся к Жюлю Сандо.

В 1834 году, когда Жюля Сандо, можно сказать, у него на глазах выставила вон Жорж Санд, Бальзак решил помочь молодому человеку, сделав из него «соучастника своей судьбы» и своего активного помощника.

Для Бальзака любовь — состояние, заслоняющее собой все остальное. Он не раз повторял это Еве Ганской. Охваченный любовью человек становится словно бы «женщиной, наделенной силой мужчины». Он может заменить тому, кого любит, «мать, сестру, брата, товарища, любовницу».

Любовь — единственное, что позволяет человеческим существам создать вокруг себя особый мир, проникнутый взаимопониманием и взаимоподдержкой. Даря или принимая любовь, мы перестаем быть на земле случайными гостями и становимся истинными чадами жизни.

Суждение Бальзака о Сандо совпадает с тем, как он воспринимал некоторых женщин: «Доброе сердце и трусливый характер». В Сандо оказалось вообще много женственного, включая фигуру и изящество движений. Его письма к Бальзаку проникнуты чисто женскими, обольстительно-завлекающими интонациями. Впрочем, в таком же точно духе выдержаны и письма Сандо к другим людям.

Ни Сандо, ни Люсьен не были «тетками», как на тюремном жаргоне, обожаемом Марселем Прустом, называли гомосексуалистов. Они оба любили женщин, и женщины любили их. Люсьена боготворила Коралия, затем он стал любовником Эстер. С ним обожали «нянчиться» то красавица-англичанка, то Диана де Мофринез, то мадам де Серизи. Все они готовы были отдать за него жизнь, а его смерть пережили, как катастрофу.

Зато Жак Колен женщин не любил: «Понимаешь ли ты, какая глубокая мужская дружба связывает Пьера и Жафье? Женщины на фоне этой дружбы — чепуха».

Прусту показалось, что со страниц «Утраченных иллюзий» на него повеяло «грустью педерастии», хотя сам Бальзак считал это сочинение «Илиадой продажности». Люсьен уже почти решился на самоубийство, когда Жак Колен-Эррера, полюбивший юношу, как самого себя, возвращает ему радость жизни: «Этот молодой человек, да ведь это я сам! Это я создал маркиза де Рюбампре, я запустил его в мир аристократии! […] Его величие — это творение моих рук».

Люсьен садится в карету аббата.

«Отец мой, я к вашим услугам», — говорит Люсьен, видя, как священник запускает руку в кошелек и «трижды высыпает из него по горсти золота».

Было ли в Бальзаке что-нибудь от Эрреры?

В октябре 1834 года Бальзак, устраивая Сандо на улице Кассини, первым делом попытался разобраться, на что он годен. Как секретарь юноша оказался совершенно бесполезным. Тогда Бальзак решил сделать из него писателя. Он снабдил его деньгами, хотя никаких иллюзий относительно его творческих дарований не питал: «Мы договорились, что он изведет бутылку чернил. Бедное дитя, он понятия не имеет о том, что есть такое слово — надо. Он свободен, а я пытаюсь у него эту свободу отнять. Грустно».

Бальзак не в состоянии уразуметь, как можно изменять самому себе. Он не понимает Сандо, которому все время хочется чего-то нового, ибо все на свете ему мгновенно надоедает.

К марту 1836 года, то есть полтора года спустя после того, как Бальзак ввел его в свое «логово», малыш Жюль по-прежнему «рассыпается в словах и ничего не делает». В конце концов под каким-то неясным предлогом он навсегда уходит от Бальзака. «Он сказал мне, что совершенно не способен упорно заниматься чем бы то ни было».

Близкие друзья Бальзака, похоже, восприняли дезертирство малыша Жюля трагически, но Бальзак в таком ключе никогда не высказывался. Если он и жаловался, то лишь на то, как трудно найти себе помощника. Он понимал, что несколько преданных молодых сотрудников сэкономили бы его время — внесение правки в корректуру, связь с типографиями. Ему было бы кого послать по делам… В конце концов от этой идеи ему пришлось отказаться. «Во Франции сотрудничество между мужчинами невозможно. Ему мешает не только самолюбивый эгоизм участников, но и еще по крайней мере четыре причины, делающие немыслимой любую субординацию: ум, талант, имя, состояние».

Бальзак принадлежал к числу тех гениев, которые сами не сознают своей силы, следовательно, не могут понять, что решаемые ими задачи выходят далеко за пределы обычных человеческих возможностей.