Лучше подавать холодным - Джо Аберкромби

— Вполне близки. — Никак не настолько близки как тогда в Виссерине. Перед тем как у него отняли глаз.

— И всё же она восседает там наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы сидите тут внизу в замешательстве среди убогих нахлебников.

Будто прознала его мысли. Снова в нём всколыхнулся гнев и он попытался направить разговор в другую сторону. — Что привело вас сюда?

— После побоища в Сипани у меня не оставалось выбора. Герцог Орсо несомненно пообещал изрядную цену за мою голову. Последние три месяца я провела ожидая от каждого прохожего удара ножом, яда, удавки или чего похуже.

— Хех. Такое чувство мне знакомо.

— Тогда примите мои сочувствия.

— Известно мёртвым, они бы мне не помешали.

— Так или иначе, на мои можете полностью рассчитывать. Разве вы не всего лишь такая же фишка в этой подлой мелочной игре как и я? И потеряли ещё больше меня. Ваш глаз. Ваше лицо.

Вроде бы она и не двигалась, а всё равно как-то приближалась. Трясучка ссутулил плечи. — Пожалуй.

— С герцогом Рогонтом мы давно знакомы. Несколько ненадёжный мужчина, хоте без сомнений симпатичный.

— Пожалуй, — сумел проскрежетать он.

— Я оказалось вынуждена броситься и пасть ему на милость. Жёсткое приземление, но всё же какая-то временная поддержка. Хотя, кажется, он завёл себе новую прихоть.

— Монзу? — Никак не спасало то, что он всю ночь думал то же самое. — Она не такая.

Карлотта дан Эйдер неверяще фыркнула. — Правда? Не коварная лживая душегубка, которая использует всё и вся чтобы добиться своего? Она не предала Никомо Коску и не отняла его кресло? Почему по-вашему герцог Орсо пытался её убить? Потому что на этот раз она собиралась онять кресло уже у него. — От выпитого он здорово отупел и не мог придумать ни единого возражения в ответ. — Почему бы в своих целях не воспользоваться Рогонтом? Или она влюблена в кого-то другого?

— Нет, — прорычал он. — Ладно… откуда мне знать… блядь, нет же! Ты всё перекрутила!

Она коснулась бледной груди ладонью. — Я всё перекрутила? По этой причине её и прозвали Талинской Змеёй! Змея никого не любит, кроме себя!

— Ты скажешь всё, что угодно. Она тобою пользовалась в Сипани. Ты её ненавидишь!

— Согласна, я не оросила бы её труп слезами. Человек, всадивший в неё клинок получил бы мою признательность и ещё много чего впридачу. Но я от этого не стала лгуньей. — Она шептала на полпути к его уху. — Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла? Они там детей убивали. — Он почти чувствовал на себе её дыхание, от того что она так близко покалывало кожу, похоть и злость свирепо сплелись воедино. — Убивали! Посреди улиц! Она даже собственному брату изменяла, я слышала…

— А? — Трясучка желал чтоб им было выпито поменьше — зал начал понемногу крутиться.

— Ты не знаешь?

— Знаю что? — в него вползала непривычная смесь любопытства, страха и омерзения. Эйдер положила руку на его предплечье, вполне близко, чтобы он почуял очередной отголосок аромата духов — сладкий, дурманящий, тошнотворный. — Они с братом были любовники. — Она протяжно промурлыкала последнее слово.

— Чего? — Его исполосованную щеку жгло как от пощёчины.

— Любовники. Они вместе спали, как муж и жена. Они друг с другом трахались. Здесь нет никаких секретов. Спроси любого. Спроси её.

Трясучка обнаружил, что едва ли может вдохнуть. Он уже должен был понять. Некоторые вещи, что сбивали его с толку тогда, сейчас обрели смысл. Может быть он уже понимал. Но всё равно почувствовал себя обманутым. Преданным. Жертвой насмешки. Будто рыбу вытащили из ручья руками и оставили задыхаться. Ярость вскипела в нём так горячо, что вряд ли он смог бы сдержаться.

— Завали поганое ебло! — Он отбросил руку Эйдер. — Думаешь, я не понимаю, что ты меня подстрекаешь? — Он как-то поднялся с лавки, вставая над ней, вокруг качался чертог. Расплывались огоньки и колебались лица. — Держишь меня за дуру, женщина? Т, ни вчто меня не ставишь?

Вместо того, чтобы отпрянуть назад, она пошла вперёд, почти толкая его. Глаза огромные — по виду будто тарелки. — Я? Не для меня ты собою жертвовал! Разве я тебя порезала? Разве я та, кто ни во что тебя не ставит?

Трясучкино лицо всё горело. Кровь ломилась в череп, так сильно, что грозила вытолкать наружу глаз. Спасало то, что его уже выжгли. Он сдавленно тявкнул, глотку перекрыло яростью. Он нетвёрдо шагнул назад, раз уж либо так — либо задушить её, пошатнулся прямо в слугу, вышибая серебряный поднос из его рук, опрокидывая стаканы, рассаживая бутылки, разбрызгивая вино.

— Сэр, я скромно прошу…

Трясучкин левый кулак мясисто въехал в его рёбра и скрутил его набок, правый хрустнул ему в лицо, перед тем как тот упал. Слуга ударился о стену и распростёрся на осколках своих бутылок. На трясучкином кулаке кровь. Кровь и белая заноза между пальцев. Обломок зуба. Что ему больше всего хотелось, встать на колени над этой мразью, обхватить его голову руками и крушить её о прекрасный резной орнамент на стене, пока не полезут мозги. И он почти что принялся за дело.

Но взамен заставил себя повернуться. Заставил себя повернуться и спотыкаясь, побрести прочь.

Время ползло.

Монза лежала на боку, спиной к Трясучке, на самом краю постели. Сохраняя между ними как можно больше пространства без скатывания на пол. Уже промеж штор протиснулись первые следы рассвета, делая комнату грязно серой. Хотелось блевать. Вино выветривалось наружу и оставляло её ещё более изнурённой и беспомощной чем всегда. Ты надеешься, что нахлынувшая волна очистит засорённый пляж, но та лишь рассасывается обратно и оставляет за собой скопление дохлой рыбы.

Она пыталась представить, что бы сказал Бенна. Что бы он сделал чтоб она почувствовала себя лучше. Но ей больше не удавалось вспомнить звучание его голоса. Он угасал в прошлом, забирая с собой всё лучшее, что было в ней. Она представляла его мальчишкой, в давние времена — маленьким, больным и беспомощным. Она представляла его мужчиной, смеющимся, скачущим на гору направляясь в Фонтезармо. По прежнему нуждающимся в её заботе. Она знала цвет его глаз. Она знала морщинки от частых улыбок в их уголках. Но увидеть его улыбку у неё не получалось.

Вместо неё во всех своих кровавых подробностях к ней подступили лица. Это были те пятеро, кого она убила. Гобба, заплетаясь, щупал удавку Дружелюбного вздувшимися перебитыми руками. Мофис, трепыхающийся на спине как кукла, булькал розовой пеной. Арио хватался руками за шею, пока из него струилась чёрная кровь. Ганмарк с окаянной ухмылкой, пронзённый в спину непомерным мечом Столикуса. Верный, тот кто был не хуже её, болтался на колесе, с утопленника стекала вода. Лица пятерых убитых ею и двоих живых. Юный живчик Фоскар, едва ли ещё стал мужчиной. И, конечно же, Орсо. Великий герцог Орсо, который любил её, как родную дочь.