Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

пассажирами: нашим сыном, Л. Седовым, и Р. Молинье…» Далее она отмечает, что, находясь во Франции, они остананавливались в разных местах: Ройане, Сен-Поле, на Пиринеях в Боньере, Барбизоне под Парижем. Наконец, пишет Седова, «в середине декабря 1933 года моему мужу удалось побывать с друзьями в Париже, где он провел день»{950}.

Вскоре семья Троцкого почувствовала, что за ними непрерывно следят, их ищут. Они под пристальным наблюдением. Об этом скоро сказали Троцкому его секретари Рудольф Клемент и Сара Вебер, а также Раймон Молинье. Пришлось принимать повышенные меры предосторожности. Это неудивительно: завербованный Марк Зборовский приступил к своей работе. Встречаясь с Л. Седовым, он черпал информацию о пребывании Троцкого во Франции, хотя старший сын еще опасался нового помощника, подозревая его в том, что он агент НКВД. Троцкий скоро понял, что Франция, куда он так рвался и с которой связывал возможность активизации всего своего дела, кишит агентами ОГПУ. Несмотря на тщательную конспирацию, опального революционера несколько раз опознавали репортеры, функционеры различных политических партий, эмигранты – выходцы из России. «Юманите» несколько раз выступила с протестом против отмены запрета на въезд Троцкого во Францию. Однако, несмотря на это, Троцкий, соблюдая особые меры предосторожности, принимал своих сторонников из Германии, Англии, Голландии, Соединенных Штатов, Австрии, Испании и даже далекого Китая.

Во время этих встреч Троцкий убеждал: зреет новый революционный подъем, нужно готовиться, усилить работу в массах, особенно среди рабочего класса; он вел зондаж о возможности объединения множества троцкистских групп в единую крупную международную организацию; предлагал форсировать оформление организации. Но значительная часть его сторонников с самого начала мало верила в реальность нового революционного подъема. Троцкий был огорчен.

На августовском (1933) совещании в Париже, на котором были представлены четырнадцать партий и групп, лишь три были согласны в принципе с идеей немедленного создания IV Интернационала. Троцкий, который в целях предосторожности не принял участие в этой конференции, был очень разочарован. Он готовил основные документы, резолюции к этой конференции и ожидал от нее явно большего. Но уже в августе 1933 года Троцкий воочию убедился, сколь малочисленны силы, которые его поддерживают. Три партии, поддержавшие Троцкого, приняли резолюцию о необходимости активизировать работу по созданию IV Интернационала и готовить его хартию (программу)»{951}. Троцкому ничего не оставалось, как продолжать пропаганду среди своих сторонников и заниматься литературным трудом. Он возобновил работу над книгой о Ленине, но она продвигалась трудно, и он так и не закончил повествование о человеке, которого искренне считал самым крупным революционером XX века. Хотя изгнанник настойчиво пытался внушать своим сторонникам, что приближение нового революционного подъема неизбежно, в это многие не верили. Обстановка в мире была совсем иной, нежели накануне Октябрьской революции.

Да и сам Троцкий почувствовал: феерического взлета больше не будет. Ни революционного, ни личного. Главное в жизни осталось в прошлом. И это прошлое река времени уносит все дальше и дальше в глубь вечности… Его сентябрьские письма 1933 года к Наталье Ивановне (жена лечилась в Париже, а он жил в Барбизоне) были грустны и печальны. Даже Турция казалась им теперь гостеприимнее:

«…Милая, милая моя, спокойнее было бы на Принкипо, сейчас уже недавнее прошлое кажется лучше, чем было, а ведь мы так надеялись на Францию… Окончательная ли это старость или только временный чересчур крутой спуск, после которого еще будет подъем (некоторый…). Посмотрим…»{952} Письма к жене нежны как всегда. Подписывается в них Троцкий кратко: «Твой».

Обстановка вокруг его пребывания во Франции все больше накалялась. Весной 1934 года ему предложили покинуть Барбизон (городок в часе езды от Парижа), так как полиция не ручалась за его безопасность. Сталинские агенты могли нанести удар в любой момент. После поспешного отъезда из Барбизона Троцкий пробыл во Франции чуть больше года, но нигде не мог найти ни безопасности, ни покоя. Порой бегство его носило унизительный характер: приходилось, например, сбривать бородку, изменять облик, маскироваться. А однажды он вынужден был несколько дней прятаться на чердаке у одного из знакомых своего сына. Ему угрожали как местные нацисты, так и коммунисты. За ним охотилось и ОГПУ. Он был между нескольких огней. В этот период большую помощь ему оказал Ван Хейхеноорт. Своей преданностью он напоминал Сермукса и Познанского.

Троцкий менял местожительство, часто без Натальи Ивановны. Его обычно сопровождали Р. Молинье, Х. Ван Хейхеноорт и один-два телохранителя из надежных французских сторонников. Он вновь был Агасфером.

Иногда в течение месяца Троцкий пять-шесть раз переезжал с места на место, менял отели. Но везде за ним следовали полицейские, какие-то молчаливые, загадочные личности. Троцкий потерял покой… Он всерьез жалел, что покинул Принкипо. Лишь в небольшой деревушке недалеко от Гренобля семье Троцкого удалось на несколько месяцев укрыться от назойливых и подозрительных глаз. Изгнанник пытался закончить книгу о Ленине (он заключил договоры с несколькими издательствами), однако вдохновение покинуло его, вытесненное постоянной тревогой. Вместе с Натальей Ивановной он все чаще вспоминал тихий Принкипо, его безмятежный покой среди ласковой глади моря.

Каждый день Троцкий нетерпеливо ждал, когда секретарь принесет свежие газеты: после убийства Кирова в СССР назревали грозные события. Буржуазная пресса (московские газеты удавалось читать довольно редко) каждый день сообщала о новых арестах, о поиске заговорщиков по всему Союзу, в окружении Политбюро, о каких-то непонятных, но трагических событиях в стране.

Вечерами Троцкий приникал к радиоприемнику, с трудом улавливая сквозь треск эфира далекую Москву. Иногда удавалось услышать бой курантов, и воспоминания вновь уносили его в Кремль… А в Москве без конца говорили о преступной деятельности Зиновьева и Каменева, «ответственных» за убийство Кирова, но всех этих «недобитых врагов», утверждало радио, вдохновлял и направлял «фашистский наймит Троцкий». Изгнанник был потрясен глубиной перерождения советской системы. Незадолго до того как Троцкий с женой покинут Францию, где они так и не смогли найти спокойного места, он напишет статью, где напомнит: еще в марте 1929 года он предупреждал всех, что Сталин будет обязательно связывать «оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр.». Зная главного организатора начинающихся московских процессов, он во весь голос заявит, что Сталин поставил Зиновьеву и Каменеву ультиматум: они сами должны выработать ему такую формулу, которая бы оправдывала его репрессии против них… Все это было нужно для того, чтобы обвинить Троцкого в терроре и т. д. Он ядовито высмеет попытки Сталина находить все новые и новые надуманные поводы для развязывания массовых репрессий в стране»{953}.

И уже в середине 30-х годов молох террора начал раскручивать обороты безжалостного маховика. Через пару месяцев Троцкий узнает, что вскоре после смерти Кирова была арестована и сослана далеко на Север Александра Львовна Соколовская, вынужденная отправить внучек к тетке на Украину. Соколовская, приобщившая юного Бронштейна к марксизму, за исключением первых двух-трех лет совместной жизни, долгие десятилетия несла тяжкий крест одинокой и покинутой женщины, на которую обрушилось так много жестоких ударов. На допросах от нее требовали ответа: каким образом она по заданию своего бывшего мужа способствовала деятельности троцкистских групп? Какие инструкции получала из-за границы от Троцкого и кто их ей передавал? Оба зятя Троцкого, Волков и Невельсон, ожидавшие окончания срока ссылки, были вновь арестованы и направлены в лагеря, где вскоре бесследно исчезли.

Но вернемся к Троцкому. Его длительные хлопоты дали наконец желаемый результат: норвежское правительство выдало разрешение на его въезд в страну. 15 июня 1935 года революционный пилигрим прибыл в страну фьордов. Раньше ему довелось провести здесь день-полтора, когда в мае 1917 года он возвращался из Канады в Россию. Его немногочисленные друзья подобрали семье скромный отель в двух часах езды от Осло. Жить было трудно: приехали почти совсем без денег. Два года «французской жизни», когда Троцкий больше занимался собственной безопасностью, чем работал, быстро съели небольшие сбережения, которые образовались в результате напряженного литературного труда.

Нужно работать, работать! Писать письма своим сторонникам, разделяющим его идеи о создании международной организации нового