Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

«Совершенно безнадежной и гибельной является мысль овладеть нынешней обстановкой при помощи одних репрессий… Что надо сделать? Прежде всего возродить партию. Это болезненный процесс, но через него надо пройти. ”Левая“ оппозиция – я в этом не сомневаюсь ни на минуту – будет готова оказать ЦК полное содействие в том, чтобы перевести партию на рельсы нормального существования без потрясений или с наименьшими потрясениями… Дело идет о судьбе рабочего государства и международной революции на многие годы».

Изгнанник, предчувствуя то, что сейчас называют исторической неудачей, тем не менее видит пути ее предотвращения однобоко, метафизически. Он выступает против бюрократии и тоталитаризма, но по-прежнему верит в революционные методы одной-единственной партии. У него нет и мысли поставить под сомнение исходные большевистские аксиомы. Троцкий отмечает, что согласия между нынешним руководством и «левой» оппозицией достигнуть можно. «Как ни напряжена атмосфера, но разрядить ее можно в несколько последовательных этапов при доброй воле с обеих сторон… Цель настоящего письма в том, чтобы заявить о наличии доброй воли у ”левой“ оппозиции». Политбюро могло бы, заканчивает Троцкий, выбрать соответствующие формы и средства, если бы оно «сочло необходимым вступить в предварительные переговоры без всякой огласки»{945}.

Но, естественно, ответа не последовало и не могло последовать. Диктатор ждал совсем других вестей. Как мне удалось установить, Сталин, прочитав письмо, грязно выругался и бросил в адрес Менжинского, что тот «перестал ловить мышей» и ему пора наконец заставить замолчать Троцкого. Председатель ОГПУ СССР был болен, и если бы не его скорая смерть, то едва ли он задержался бы на этом посту и, несомненно, разделил бы участь других опальных деятелей.

Это отступление я сделал затем, чтобы показать, что и в условиях, когда Троцкий и его семья были поставлены в положение скитальцев, он сделал еще одну наивную попытку примирения с режимом, попытку вернуть его к демократическим, революционным идеалам. Этот жест был также отвергнут, и преследование Троцкого было усилено. В мае 1938 года «Бюллетень оппозиции» выступил с предупреждением: редакции известны намерения НКВД в отношении Троцкого. «Пока жив Л. Д. Троцкий, – говорилось в статье, – роль Сталина, как истребителя старой гвардии большевиков, не выполнена. Недостаточно приговорить тов. Троцкого, вместе с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и др. жертвами террора, к смерти. Нужно приговор привести в исполнение»{946}. В журнале перечислялись подозрительные лица, которые шли по следам Троцкого из страны в страну.

Среди предупреждений о нарастающей опасности одно было очень весомым: в письме подробно, со знанием дела, говорилось о планах НКВД по убийству Троцкого. Это письмо, как потом выяснилось, послал один из высокопоставленных невозвращенцев сталинской разведки – Александр Орлов, тот самый Орлов, который спустя годы напишет сенсационную книгу «Тайная история сталинских преступлений». Но подписано письмо было неким Штейном, якобы родственником беглеца в Японию Люшкова[23]. Л. Эстрин, ездившая к Троцкому в Мексику, рассказывала, что письмо от имени «Штейна» предупреждало Троцкого об опасности, исходящей из оставшегося окружения его старшего сына. «Штейн имел якобы свидания с Люшковым до того, как тот оказался в Японии. Люшков вроде бы просил предупредить об угрозе, нависшей над ”Стариком“, и прежде всего от человека, которого зовут ”Марком“. Фамилию ”Марка“ Люшков не помнит». Автор письма советовал не доверять никому, кто явится к нему с рекомендацией «Марка». «Штейн» предлагал «Старику» дать ответ в местной газете, свидетельствующий о получении письма.

Троцкий поместил в газете такое объявление: «Ваше письмо получено и принято к сведению. Прошу явиться для личных разговоров»{947}. Но автор не явился в Койоакан, и Троцкий счел письмо провокацией НКВД. Доверие к «Маку» осталось неизменным. А предупреждения, при всей их важности, – это только предупреждения. Опасности они не устраняют. Хотя и требуют повышенной бдительности.

Трагедия семьи Троцкого стала лишь отражением трагедии всего советского народа. Пытаясь ускорить прорыв к «лучезарному будущему» с помощью мировой революции, Троцкий был одним из главных творцов огромного зла, сопутствовавшего утопии. Это зло поглотило его семью, а затем и его самого. Трагедия изгнанника и его семьи, как и миллионов советских людей, стала результатом насилия и надругательства над свободой. Ибо «свобода» под «железной пятой» диктатора – это всегда трагедия.

Московские процессы

Вглядываясь в мирные дали с заброшенного островка в Мраморном море, вслушиваясь в нескладный гул политических страстей, Троцкий рвался в эпицентр классовых схваток, надеясь, что он сможет там заявить о себе громче и увереннее. Все долгие четыре года проживания на Принкипо он не прекращал попыток получить разрешение выехать в одну из европейских столиц. С приходом Гитлера к власти Берлин однозначно отпал.

После изнурительной переписки и дипломатических проволочек Троцкий получил наконец разрешение перебраться во Францию – страну, с которой у него было так много связано.

Упаковывая вместе со своим секретарем голландцем Хеаном Ван Хейхеноортом, который останется с ним до последних дней его жизни, бесценные ящики с архивными документами, уцелевшими книгами, бесчисленными вырезками из советских и западных газет, Троцкий мог отметить, что его литературный багаж стал заметно весомее. Именно здесь он написал свои лучшие книги – «История русской революции» и «Моя жизнь», сотни статей, дал десятки интервью журналистам, в которых не уставал повторять: ленинизм не умер, идея мировой революции – не утопия, сталинизм – лишь трагический зигзаг в русской истории. В творческом, литературном отношении «турецкий» период изгнания оказался исключительно плодотворным. Изоляция от «шума городского», непосредственной политической деятельности аккумулировала энергию лидера «левой» оппозиции для создания теоретических, исторических и литературных произведений.

О своей работе на острове изгнанник писал: «На Принкипо хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах – омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро»{948}. Конечно, это изгнание, задворки Европы, но творить здесь было легко…

Троцкий еще не знает, что в оставшиеся годы уже не создаст ничего крупного, непреходящего, за исключением лишь небольшой книги «Преданная революция», о которой даже Виктор Серж, готовивший ее к печати, заметил: «Она громоздка, наспех написана, в ней мало литературы…»{949} В жертву политической злободневности приносилось все, и литературный талант в том числе. Грядущие «французский», «норвежский» и «мексиканский» этапы его странствий пройдут под знаком рождения его желанного детища – IV Интернационала. Он еще сумеет убедиться, сколь пестрой, разношерстной и малоперспективной окажется эта сектантская организация. Но лишь другие много позже убедятся, как она живуча[24].

Живучесть троцкизма объясняется, на мой взгляд, не актуальностью идей, которые когда-то высказал певец мировой революции, а потребностью какого-то узкого круга лиц в любом обществе и в любое время исповедовать крайние взгляды. Иногда это правые (неофашисты, неосталинисты), порой – левые (троцкисты). Что касается троцкизма, то это не только специфическая форма самовыражения отдельных людей, но и преклонение перед легендарной личностью с трагической биографией, выражение традиционного мелкобуржуазного радикализма интеллигенции, студенчества, молодежи, части рабочих и крестьян. Несмотря на малочисленность троцкистских организаций, их влияние в некоторых странах заметно. Особенно это проявляется на выборах в парламенты.

…Троцкий старался уехать из Константинополя незамеченным. Во второй половине июля 1933 года на стареньком итальянском пароходе «Болгария» Троцкий вместе с Натальей Ивановной и двумя секретарями отплыл из Константинополя в Марсель. Он еще не знал, что его ждет во Франции, но надеялся, что появление на Западе лидера «левой» оппозиции активизирует ее сторонников.

Путешествие во Францию и первые месяцы пребывания там Наталья Ивановна описывает так: «На пароходе муж мой чувствовал себя нехорошо. Было очень жарко. Были сквозняки. Общее его недомогание закончилось люмбаго. Пригласили пароходного врача. Боли были мучительными. Больной не мог встать с постели… 24 июля утром пароход остановился, не доходя до Марселя. К нему подошла моторная лодка с двумя