Повести и Рассказы (сборник) - Владимир Покровский

— Хаяни, постой. Пару слов.

А Хаяни, будто только и ждал этого, послушно повернулся и сделал два шага к приятелю.

— Хаяни… Послушай, дружище. Ты… не из-за того, что я сегодня… Не из-за меня, нет?

— Нет, — ответил Хаяни, с нетерпением ждущий первых симптомов.

— А… почему тогда? Хаяни отвернулся.

— Да так просто. Мечтал я, понимаешь, всю жизнь хоть на час гением стать. Если так не получается.

— Гением? — недоверчиво переспросил Сентаури.

— Ну да. Я знаю, смешно. Не могу я тебе объяснить.

Сентаури мотнул головой.

— Так ты… И только из-за этого?

— Да.

— Ну и пиджак же ты. Детство какое-то! Вот пиджак! Да разве можно?

— Не знаю. Можно, наверное. — Глаза у Хаяни огромные, нос тонкий и длинный, и вдохновение, какого никогда не бывало раньше. — Что ж, прощай, Сент?

— Прощай, — откликнулся Сентаури, пристально глядя на друга, Хаяни пошел к фургону, а в спину ему:

— Но ты же врешь, все врешь, ну скажи, что ты врешь!

…В последние минуты жизни Томеш снова завладел своим телом, завладел намеренно, а не то чтобы на него снизошло просветление, как это иногда бывает с умирающими. Но о смерти он не думал. Ему вообще надоело думать к тому моменту. Да и не нужно было. Он уже знал главное — что такое чистое импато, и решил одарить им всех пассажиров, а им казалось, что он хочет их уничтожить. Томеш летал по салону и снимал со всех шлемвуалы одним касанием, чтобы заразить их и принести им счастье, о котором сам уже и мечтать не мог, а они кричали от ужаса, они не хотели такого счастья. Он отдал им свою долгую-долгую жизнь, а они решили, что он отнимает жизнь у них. Он преисполнен был к ним нежности родительской, а им казалось, что это импат в высшей стадии импатической ярости.

Получалось не так, как с Фиском, люди не принимали подарка, ведь не один на один, их много, но должно было, должно было выйти.

Закончив в салонах, Томеш помчался к пилоту. Он знал, что успеет, и помнить не хотел своего будущего — ведь так хорошо, когда тело твое слушается тебя, а не кого-то другого, несуществующего. Так хорошо, когда исчезает знание и взамен приходит надежда.

…Только что увели даму, которая, похоже, видела Кинстера. Дайра сидит, подперев щеку рукой, неестественно бледен. Мальбейер склонился над диспетчером (Леоном), но смотрит на Дайру. Остальные негромко переговариваются. Стоят, замерли, затишье, даже файтинг умолк. Жужжит телетайп, устали глаза, щиплет. Потом сразу происходят два события: распахивается дверь и резко пригибается к микрофону диспетчер.

— Триста пятый! Слушаю вас!

В дверях Сентаури. Без шлема он кажется еще более высоким, сильно курчавятся седоватые волосы, усы и борода, тоже в колечках. Смешон.

— Только что… — трагически начинает он.

— Тихо! — неожиданно для всех рявкает Мальбейер. По его знаку Леон трогает на панели светлую точку, и снова по залу разносятся шипение и рев.

— Ну! — кричит Дайра и встает со стула.

— Дайра, тут у нас…

— Потом, потом!

— Триста пятый, слушаю вас! Триста пятый!

— Что там еще? — говорит Мальбейер.

— Дали вызов и молчат, — виновато отвечает Леон. — Смотрите! — он тычет пальцем в экран. — Меняют курс.

— А Хаяни покончил с собой, — как бы между прочим сообщает Сентаури, курчавый, вульгарный вестник.

Дайра беспомощно бросает взгляд в его сторону, и снова к диспетчеру.

— Что же нам теперь всю страну на ноги поднимать из-за одного импата, — стонет он.

— Не из-за одного, — с печальной задумчивостью говорит Мальбейер. — В том-то и дело, что не из-за одного, дорогой мой друг Дайра. Они там теперь все…

— Хаяни покончил с собой, вы слышите?

— Ну так уж и все, — Дайра подходит к Леону, хватает его за плечо. — Вызывай еще раз.

— Триста пятый, триста пятый! Подтвердите связь! Шипение. Рев. Все сгрудились вокруг Леона, уставились на экран с ползущим крестиком. Один только Сентаури застрял в дверях; бычий, пьяный взгляд, думает, что его не слышат. Дайра хватает микрофон.

— Триста пятый, слушайте меня! Это очень важно! Любой ценой заставьте пассажиров надеть шлемы!

Вот оно, вот оно, все, все так… После смерти жены. Нервное. Трудно дышать, вот чччерт, физиология реагирует. Может быть, игра? Игра? Какое… не все равно разве?

Голос. Искаженный, резкий, трещащий, насекомый, неразборчивые слова. Чистая, незамутненная смыслом ярость.

— Это он, — говорит кто-то.

Потом крик. Длинный, мучительный. Еще крик. Клохтанье. Фон. Опять голос, уже другой, прежний, это голос пилота, но словно пилот спотыкается, словно ему воздуха не хватает.

— …Он ворвался сюда… заставил свернуть… Я ничего не мог сделать… чуть голову мне не оторвал… шлем снимал, но там… застежки, понимаете… я не дался… С ума сойти, какая силища! А теперь упал почему-то… это что? И корчится… корчится… смотреть ужас… бормочет… ничего не понять… Что делать? Скажите, что делать, вы ведь знаете! Я его прикончу сейчас!

— Да. Стреляйте! Стреляйте немедленно! И садитесь как можно скорей, — кричит Дайра.

— Как стрелять? А… да. Сейчас.

С давних времен по давно забытым причинам пилот должен иметь при себе оружие. Старинный, еще световой пистолет хранится обычно в шкафчике с НЗ и медикаментами, красивая игрушка, которой никто никогда не пользуется, но с которой так не хочется расставаться.

— Это судорога, вы разве не понимаете, друг капитан? — злобно улыбается Мальбейер. — Куда это вы их сажать собираетесь? Ведь вы же скаф, вы же все знаете, что делают в таких случаях.

— Хоть кого-нибудь да спасем, — упрямо говорит Дайра. — Может, в салонах кто не заразился.

— Ах Дайра, Дайра, дорогой друг капитан, — качает головой Мальбейер. — Как я вас понимаю! Я ведь знаю — вам сложно. Я ведь, извините, все ваши обстоятельства…

Ему трудно говорить отеческим тоном, он зол, он страшно зол, гвардии СКАФ грандкапитан Мальбейер. Дайре кажется, что все кричат ему: «Ну, выбирай!». Он прячет глаза, бьет кулаком в зеркало стола.

— Я его кончил. Убил, — жалобно говорит летчик, — Я его… Ну?! Ну?! Ну?!

— Если вам трудно, — вкрадчиво говорит Мальбейер, — то давайте я. По-человечески понятно ведь. Но что же делать-то, что же нам еще остается делать?

— Вы слушаете? — надрывается пилот. — Я его пристрелил! Вот сию минуту, сейчас!

— Слышим, — отвечает Дайра. — Как в салоне?

— Не вздумайте их сажать! — шипит Мальбейер. Дайра поворачивает голову и долго смотрит ему в глаза.