Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Он сказал (читает): «Правда, раньше был с ним в сношениях, но затем совершенно эти отношения прекратил, потому что считал Манасевича человеком низким».

Хвостов. — Да это раньше, много лет тому назад.

Председатель. — Потом вы, из осмотра служебной переписки по департаменту общих дел, обнаружили, что…

Хвостов. — Что он состоял при нем до самого последнего времени. Из разговора со Штюрмером мне пришло в голову, в особенности после моего доклада государю и после различных милостивых слов самого его величества, а что не передал ли Штюрмер мое ходатайство об увольнении, сказав, что я нездоров, и государь соблаговолил, тем более, что государь говорил, что это назначение временное, и т. д. Я тогда спрашивал Штюрмера: «Значит, надо мной не каплет, я могу надписать прошение через неделю?». «Нет, говорит, раз там загорелось, так хотелось бы, чтобы было скорее. Прошу вас, сегодня же напишите Танееву прошение об увольнении». Я говорю: «Борис Владимирович, так никогда не делается, я Танееву ничего писать не буду, и сегодня же напишу государю». — «Зачем беспокоить его величество, напишите Танееву». Я говорю: «Разрешите, я сделаю так, как найду нужным». Мне казалось, он хотел, чтобы я написал Танееву, чтобы перед государем не открылся какой-нибудь из выкинутых им фортелей. Тут я написал государю и тонко намекнул, что я государя не просил и что после его милостивых слов я бы сам не решился ни непосредственно, ни через кого-либо иного просить об увольнении до получения на это прямых указаний государя. Письмо я получил обратно с надписью государя: «Благодарю за верную службу и испытанную преданность, от души желаю здоровья на многие годы».

Председатель. — Что вы можете сказать про политику Штюрмера, как министра иностранных дел, в частности, в чем выражались его германофильские симпатии?

Хвостов. — Я довольно низко ставил способности Штюрмера и думал, что он с этим делом не справится, сделает какие-нибудь опрометчивые шаги и нарушит добрые отношения с союзниками, но до меня не доходило чего-либо подозрительного в смысле его изменнических поступков или предположений. При мне он всегда выражал самые патриотические чувства, ярую ненависть к немцам и Германии и полную симпатию к союзникам. Если он иногда и говорил, то я не видел ничего позорного, потому что и мне приходило в голову, что нас платонически не могут любить ни англичане, ни французы, и что они любят нас (я и теперь думаю так же) настолько, насколько им выгодно. И когда были различные переговоры, при которых я присутствовал при докладах бывшего министра Барка, относительно соглашения с ними по денежному вопросу, они своих выгод не забывали и довольно сильно на нас нажимали в некоторых отношениях. Да это вполне и естественно.

Председатель. — Каким человеком вы считали Штюрмера по вашему общению с ним в качестве министра?

Хвостов. — Я считал его всегда человеком фальшивым, двуличным, не особенно умным, хитрым, не верил ни одному его слову и мои присутствования в совете министров, в особенности после первого заседания, когда им был испрошен 5-миллионный кредит, на меня производили самые тягостные впечатления. Это была совершенная противоположность тому времени, когда председательствовал Горемыкин, которого я считал и считаю за безусловно порядочного и честного человека.

Председатель. — До вас доходили сведения о том, что он не особенно надежный человек и в делах имущественного характера?

Хвостов. — Да, сведения доходили, но я никогда их не проверял и теперь даже их позабыл.

Председатель. — Что вы помните о моменте, когда Горемыкин уступил свое место Штюрмеру? Какие действовали влияния и что нового в политику внес с собой Штюрмер?

Хвостов. — До меня доходили росказни более или менее правдоподобного свойства: об участии в этом деле Распутина, Питирима и т. д., но проверять эти сведения у меня не было ни времени, ни охоты. Что до внешнего влияния, то, из-за перемены одного лица на другое, ничего нового не произошло, все, как катилось по наклонной плоскости, так и продолжало катиться. Ни в каких совещаниях я не участвовал, во-первых, мне было некогда и, во-вторых, я всемерно, насколько мог, старался от них отстраниться. Я не помню, чтобы у Штюрмера было какое-нибудь чисто политическое совещание, больше были совещания по поводу расстройства транспорта, продовольствия и в них я участие принимал.

Председатель. — Какие были у вас группировки по разным вопросам, внутри совета министров при Горемыкине и Штюрмере?

Хвостов. — Это мне очень трудно сказать. Вначале я был малоопытен, мало знаком с деятельностью министров. Может быть я ошибаюсь, но мне казалось, что при вступлении моем на пост министра юстиции была какая-то старая рознь между Горемыкиным и Кривошеиным и поэтому около Кривошеина сплачивались лица, бывшие против Горемыкина.

Председатель. — Пожалуйста, расскажите о сдаче вами должности министра внутренних дел Протопопову.

Хвостов. — Протопопова я видел по своем увольнении два раза. После состоявшегося указа о нем он просил меня, чтобы я остался на квартире сколько захочу и чем больше, тем лучше, потому что он тогда будет каждый вечер приходить ко мне и поучаться. Я тогда сказал, что, к сожалению, лишен возможности это сделать, потому что на другой день переезжаю к себе. Таким образом я только два вечера пользовался обществом А. Д. Протопопова. В первый день была просто беседа, при чем говорил больше он, на второй день я передавал ему министерство, знакомил его с личным составом, передал различные записки, которые хотел передать лично и которые не мог передать в департаменты.

Председатель. — Как вы себе представляете, каким образом Протопопов получил портфель министра внутренних дел?

Хвостов. — По сведениям, до меня доходившим, я думал, что это не без влияния того же самого пресловутого Распутина, хотя Протопопов и говорил, что он его не знает. Он многое говорил из того, что я знал наверное, что это неверно. Как-то в заседании государственного совета я с ним встретился, он бросился ко мне с обычным радушием и говорит: «Какой ад я испытываю, в особенности теперь стало еще труднее с департаментом полиции, там открылись новые различные революционные организации». Тогда я сказал: «Пожалуйста вы мне об этом не говорите, потому что все ваши затруднения с департаментом полиции меня нисколько не могут тронуть. Я вас очень жалел, когда без вашего согласия у вас вырвали опытного директора департамента полиции Климовича, но после того, как вы сами себя лишили, по требованию Штюрмера, опытного товарища министра, который ведал департаментом полиции, — Степанова, человека вполне порядочного, и когда вы вместо Климовича пустили (я выразился не особенно одобрительно об умственных качествах преемника Климовича) Васильева, а вместо Степанова пустили обер-провокатора Курлова, то у меня нет к вам никакого чувства сожаления». Он говорит: «Курлов? Даю вам слово, что он за 5 верст не подходит к делам департамента полиции», а у меня были связи с министерством и мне было известно о всеподданнейшем докладе, который возлагал на Курлова эти обязанности.

Председатель. — Говорил он вам что-нибудь о своей программе, как министр внутренних дел?

Хвостов. — Нет, напротив, он говорил, что это назначение упало ему, как снег на голову, что если у него и было какое-нибудь стремление, то — чтобы я взял его к себе в товарищи, что это была его мечта, а чтобы заменить меня — он даже не думал об этом. Это такая роковая для него участь и такое бедствие, что он представить себе не может, как он из них выплывет.

Председатель. — Почему у вас о Курлове составилось мнение, как об обер-провокаторе?

Хвостов. — По газетным сведениям и по словам лиц, близко его знавших, — он ведь давно стал общеизвестен в этом отношении по делу Богрова. Кроме того, я раз видел его, когда он занимал пост товарища министра внутренних дел — заведывающего департаментом полиции.

Председатель. — В начале вашего вступления в должность министра юстиции, в августе 1915 г., у вас не было какого-либо совещания с представителями блока?

Хвостов. — У меня не было, но я принимал некоторое участие. Это было на квартире покойного П. А. Харитонова. Кроме Харитонова и меня, я не могу точно сказать, кто был из министров, кажется, Кривошеин, может быть был Шаховской, потом были члены Государственной Думы Милюков и С. И. Шидловский, кажется, был член государственного совета Гримм, но точно я не могу сказать. Главным образом, Харитонов вел разговор с некоторыми представителями Думы.