Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Кто из состава совета министров выдвигал этот вопрос, не вы?

Хвостов. — Нет, не я. Может быть Кривошеин. Я даже не мог выдвигать, потому что дела не знал.

Председатель. — Чем же было решено?

Хвостов. — Бурцев возвратился добровольно и за последние свои преступные деяния подвергся суду и был осужден. Тогда я испросил высочайшее соизволение на то, чтобы заменить ему присужденное судом наказание, кажется, пятилетним надзором полиции в выбранном им месте жительства, или удалением за границу, смотря по тому, что он сам выберет. Он выбрал первое. Относительно дела 5 депутатов я не соглашался на представление его величеству всеподданнейшего доклада об их помиловании, или даже о смягчении им наказания. Во-первых, я рассмотрел это дело и признал, насколько можно судить по данным, которые были, что то преступление, за которое они осуждены, было действительно ими совершено. Кроме того, теперь перед моим отъездом, когда я был у бывшего министра юстиции Керенского, он мне напомнил о своем приходе ко мне с этим ходатайством. Тогда я лишен был возможности что-либо сделать, потому что всеподданнейшее ходатайство о снисхождении и смягчении наказания возможно только в форме всеподданнейшего прошения. Я просил Александра Федоровича, который ходатайствовал за этих членов Думы, что не может ли он побудить их подать всеподданнейшее прошение о снисхождении к их участи, и обещал, что не премину представить об этом его величеству. А. Ф. Керенский сказал, что он не надеется, чтобы эти лица подали всеподданнейшее прошение, а я не признал возможным, без подачи прошения, поднять вопрос о снисходительном к ним отношении.

Председатель. — Разве в совете министров не был поставлен вопрос о необходимости известного отношения к этим делам с точки зрения публично-правовой и может быть с точки зрения политической? Ведь поднимался вопрос о том, что в основе дела с.-д. фракции 2-й Государственной Думы лежит провокация? Так что уже интересы общественной справедливости, интересы правосудия требовали пересмотра.

Хвостов. — Относительно правосудия вопрос не поднимался и до меня не доходил, а относительно того, действительно ли они совершили деяние, которое им приписано, я вынес положительное заключение из производства по этому делу.

Председатель. — Вам не показывали переписку, относящуюся ко времени министра юстиции Щегловитова, с министром внутренних дел, где был констатирован факт укрывательства министром внутренних дел, главным образом департаментом полиции, провокаторши г-жи Шорниковой? Эта переписка возникла по доносу другого провокатора Бродского.

Хвостов. — Я впервые слышу это от вас. Я знал дело единственно по делам следствия и суда.

Председатель. — Что касается дела Мищука, то обвинение его последовало после кассации и оправдательного приговора, в результате небеспристрастного вмешательства в это дело киевской судебной власти и прокурорского надзора. Вы не рассматривали вопроса о необходимости обеспечения участи Мищука с точки зрения восстановления справедливости?

Хвостов. — Мне кажется, что тут главным образом подействовало на меня состояние его здоровья и его злосчастная судьба, ведь он скитался и нищенствовал.

Председатель. — При каких обстоятельствах произошла ваша отставка, как министра внутренних дел?

Хвостов. — Отставка моя последовала для меня совершенно неожиданно.

Председатель. — Вы имели высочайший доклад?

Хвостов. — Единственный раз, и этот высочайший доклад не давал мне основания предполагать, что моя отставка будет очень ускорена. Государь мне писал: «Я смотрю на ваше назначение, как на временное». В первый же мой доклад я докладывал государю, что благодарю его за милостивую надежду, которая мне дана, но что эту надежду я должен скрывать, по возможности, как от себя, так и от моих сослуживцев и подчиненных, потому что если я буду только думать о ней, то у меня не будет сил и решимости вести дальше дело; если я знаю, что я сейчас же ухожу, так стоит ли мне что-нибудь делать. Если я скажу об этом моим подчиненным, то невольно, по-человечески, у них будет другое отношение к моим требованиям, как к требованиям калифа на очень короткий час. Тогда государь мне сказал: «Конечно, это так, я это написал на тот случай, если состояние вашего здоровья, по вашему мнению, далее вам не позволит занимать эту должность, я даю вам право мне об этом сказать, и тогда я постараюсь найти вам заместителя». В том же письме государя было написано: «Не могу (хотя я об этом не просил) оставить вас на прежнем посту». С самого первого дня моего назначения министром внутренних дел у меня происходили разногласия со Штюрмером как по принципиальным, так и по частным вопросам. Первый вопрос был по поводу требования Штюрмера убрать Климовича. Это требование было предъявлено мне еще, как министру юстиции, чтобы я представил всеподданнейший доклад о назначении его в сенат. Я докладывал об этом государю и говорил, что не могу не сказать, что, как сенатор, Климович едва ли будет полезен. Кроме того, для сената слишком близка его служба в охранном отделении и хотя, по настоянию бывшего министра внутренних дел, когда он попал в директора департамента, ему и было объявлено о принципиальном согласии государя, чтобы он в будущем получил должность сенатора, но я предполагал, что это будущее должно было быть после многих лет его службы. Кроме того, я считал, что едва ли бы было полезно лишиться его знаний и его порядочности (как я его считал), главным образом, в департаменте полиции. Государь тогда сказал мне: «Да я и сам думаю и совершенно несогласен со Штюрмером, что полезно его убрать и нужно назначить в сенат». По всей вероятности Штюрмеру, вследствие такого моего доклада, выгнать Климовича не удалось. Когда был решен принципиальный вопрос о моем уходе из министерства юстиции, но еще не был получен указ, Штюрмер обращается ко мне в заседании совета министров и говорит: «Когда же вы представите о назначении Климовича в сенат? Нужно воспользоваться последними днями вашего пребывания министром юстиции». Я говорю: «Разве ваше предположение о моем назначении министром внутренних дел отпало?». — «Нет, говорит, не отпало». — «Почему же вы думаете, что, только что вступив в министерство, я буду лишаться такого директора, которого я считаю порядочным и знающим человеком, в особенности в департаменте полиции. Я ни за что на это не соглашусь». С этого все и началось. Были различные эпизоды по поводу того, что якобы Климович его оскорбил публично на Троицком мосту, что жена Штюрмера не может спать, потому что боится, что Климович совершит покушение на жизнь Штюрмера. Наконец как-то Штюрмер мне сказал: «Я не могу больше жить — или я, или Климович». Я говорю: «Для чего же решаться на такие экстренные меры? У вас есть вернейший способ убрать Климовича, если вам так хочется, — перемените министра внутренних дел. Раз вы перемените министра, перемените и Климовича, а пока я министр внутренних дел, до тех пор Климович останется директором департамента. Когда я был у государя, я ему докладывал, что ко мне пристают, и докладывал государю, почему я не хочу увольнения Климовича, государь со мной согласился и говорит: «Я не знаю, что Штюрмеру нужно, почему он ему так ненавистен?». Я говорю: «Я не знаю. Когда он был министром внутренних дел — он мог менять, а пока я министр внутренних дел — я прошу, ваше величество, Климовича не менять». Я думаю, что это подействовало на Штюрмера в смысле моей отставки от должности министра внутренних дел. Кроме того, главным образом подействовало некоторое мое участие в аресте Манасевича-Мануйлова, о котором я 10-го апреля давал подробное показание в 27-м отделении, так что может быть можно ограничиться показанием, которое я уже дал.

Председатель. — Будьте добры повторить вкратце.

Хвостов. — Штюрмер ничего не знал об аресте Манасевича-Мануйлова, когда я ему сказал, что хочу сообщить интересную вещь, которая сначала его напугает, потом вероятно обрадует: «Сейчас арестован Манасевич-Мануйлов и арестован мертвой хваткой». Он действительно побледнел, потом бросился ко мне на шею и начал меня благодарить, и говорит, что он так доволен, что это негодяй и шантажист, и что как он смел уверять о своей близости с ним. Я сказал: «Я раньше вам не говорил об этом, зная, что вы робеете перед этим именем, и боялся, чтобы вы на меня не повлияли во всех моих предприятиях». Я думаю, главным образом, это послужило поводом к моей отставке, потому что Манасевич-Мануйлов, кроме связи со Штюрмером, имел отношения с Распутиным. Он считался его ангелом хранителем, считалось, что при Манасевиче-Мануйлове жизнь Распутина будет сохранена, и на этом основании, вероятно, Штюрмер приобрел больших союзников и союзниц сбоку, которые и могли подействовать на государя в смысле необходимости моего удаления. Я забыл вам сказать, что когда я предоставил Штюрмеру уволить Климовича путем смены меня, как министра внутренних дел, то мы вместе с ним обсуждали вопрос о моем преемнике и даже остановились на одном лице. Он говорит: «Мне очень совестно, что я с вами об этом говорю, но вы ничего не будете иметь против того, чтобы я доложил?». Я говорю: «Вы только меня обрадуете». Штюрмер возил государю одного предполагаемого преемника. Это не был Протопопов, а другой — военный человек. Когда все важные дела кончились, я сказал Штюрмеру: «Борис Владимирович, что же вы меня мучаете, привезли ли вы мое освобождение?». Он замахал руками и говорит: «Как же в такое время можете вы об этом думать, мы все должны служить, и т. д.». Это было до ареста Манасевича-Мануйлова или, может быть, до возвращения Распутина, приехавшего через неделю после ареста Манасевича из Сибири, вместе с Вырубовой и комп. Вначале Штюрмеру не удавались походы против меня, даже на посту министра внутренних дел, а после Манасевича-Мануйлова это ему удалось к моему величайшему благополучию. Когда он объявил мне, что государю угодно было найти мне заместителя, я сказал: «В первый раз ухожу от вас с чувством искреннего удовольствия».