Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - Коллектив авторов

говорить в пенологии, в результате чего, по приведенным выше словам одного респондента, на протяжении всего периода заключения многие чувствуют себя так, словно идут «по тонкому льду».

Поливалентность карательного коллективизма

Наследие советской пенитенциарной системы несет в себе определенные проблемы и для Службы исполнения наказаний, особенно с тех пор, как условия в пенитенциарных учреждениях стали предметом внешних проверок. По мере того как менялась политическая конъюнктура, структуры и принципы управления в системе исполнения наказаний требовали новых обоснований, и в результате в XXI век они вступили нагруженные множеством разных смыслов. Помню, как в 2005 году на одной конференции, где я присутствовала, генерал из Службы исполнения наказаний активно защищал систему коммунальных общежитий; в ответ на критическое замечание участника из Норвегии он заявил, что у русских людей есть культурная предрасположенность к совместному проживанию и что в отдельных камерах им будет плохо.

В XIX веке проживание в бараках оправдывалось тем, что крестьяне слишком малообразованны, чтобы проводить время в раздумьях в одиночных камерах [Adams 1996: 110]. Напомню: это была эпоха филадельфийской системы, когда новое откровение состояло в том, что заключенных следует держать в полной изоляции, чтобы они могли задуматься о своих преступлениях и измениться, и затем возвратиться в общество преображенными.

Когда от полной изоляции отказались, реформирование личности осталось тем не менее руководящим принципом и обоснованием тюремного заключения, и считалось, что достичь такого реформирования проще всего путем индивидуального подхода к заключенным: им следует обеспечивать условия жизни, максимально приближенные к внешним (существующим на свободе). Обоснованием для барачного быта в советском трудовом лагере, напротив, служил социалистический принцип коммунального проживания. В официальном дискурсе XXI века барак был переименован в общежитие, хотя сами заключенные по-прежнему называют место, где живут, бараком. Помимо ссылок на особенности русской культуры (будто бы русским больше нравится жить в коллективе), обоснованием для системы коммунальных общежитий служит также либеральный, ориентированный на всеобщее благосостояние «принцип аппроксимации». Вот так, например, одно должностное лицо объяснило в 2017 году необходимость совместного проживания в российской исправительной колонии:

Они [заключенные] должны привыкнуть жить в обществе. Мы готовим их к жизни на свободе. Они не могут жить, как будто они на необитаемом острове. Их выпустят к людям, и они должны быть в состоянии общаться, поддерживать контакты с людьми. Они должны научиться уважать тех, кто их окружает.

Они должны научиться понимать людей и понимать взаимоотношения между людьми. Поэтому они должны научиться, как жить в отряде.

Соревнование (уже не социалистическое) между отрядами и колониями – по-прежнему в порядке вещей, однако к более традиционным соревнованиям в области производства и культуры быта добавились новые: КВН, конкурсы красоты, футбол и экономия энергии.

Подобной поливалентностью обладает и самоорганизация. До революции 1917 года институты крестьянской общинной жизни переносились на ситуацию этапирования и пребывания в исправительно-трудовой колонии – для выполнения тех же задач, что и в обычной жизни: для разрешения споров, распределения продовольствия и поддержания порядка, – и власти понимали их именно так. В XX и XXI веках власти трактовали самоорганизацию по-разному: то как демократический механизм для заключенных, то как инструмент распределения ответственности. Дисциплина, как было показано выше, официально уже не является целью самоорганизации, хотя многие заключенные с этим бы не согласились. Таким же образом использование труда заключенных, прежде подававшееся как средство социалистической перековки, исправления и перевоспитания правонарушителей, теперь трактуется в официальном дискурсе как мера, ведущая к их ресоциализации. На смену предприятиям исправительно-трудовых учреждений пришли центры трудовой адаптации осужденных или учебно-производственные (трудовые) мастерские, хотя заключенные продолжают работать на тех же самых заводах и в тех же мастерских, что и раньше.

Эти интерпретации могут опираться на различные традиционные дискурсы о национальном характере и гендере. Так, применительно к женским колониям теперь выдвигается довод о том, что отряд – это «одна большая семья», где женщины чувствуют себя лучше: такое представление одновременно инфантилизирует заключенных и воспроизводит гендерные стереотипы. В этом мифе роль матери иногда выполняет дневальная: «Есть что-то полезное, материнское в том… это как заботиться о своих детях… Да, особенно женщины получают много от этого. В мужских колониях это так не работает. В мужских колониях ничего похожего нет, они бы даже не поняли этот принцип» (тюремная служащая, интервью взято в 2007 году).

В беседах с персоналом женских колоний начальника отряда также представляли в образе матери или учителя, как, например, в одном из интервью, где был задан вопрос об использовании персоналом военной формы:

Начальник отряда – она воспитатель, но она не может дать заключенным расслабиться в ее присутствии, потому что она заставляет их выполнять свои обязанности перед коллективом, чтобы они работали, убирали за собой… Это как быть учителем; учителя учатся одеваться подобающе, чтобы дети видели нас и обращали внимание. Если ты одет неправильно, урок нормально не пройдет (тюремная служащая, интервью взято в 2007 году).

Информация, которую несут в себе пенитенциарные практики, не всегда декодируется в соответствии с авторским замыслом, однако до тех пор, пока альтернативные толкования, например со стороны самих заключенных, не выходят за рамки пенитенциарного монолита, нет нужды в применении власти и осуществлении контроля. Однако в последние два десятилетия центральному аппарату пенитенциарной системы стало трудно контролировать развитие и распространение смыслов, и в результате ему пришлось принимать меры к тому, чтобы действия исполнителей подтверждали основной смысловой посыл. Также было необходимо убедить общественность в соответствии российских тюрем их непосредственному назначению – в том, что они не сеют больше хаоса, зла и грязи, чем побеждают. Настоящий шквал обвинений в применении пыток, в бесчеловечном и унижающем достоинство обращении с заключенными со стороны персонала и активистов, отстаивающих его интересы, а также рост количества тюремных служащих, которых суды признают виновными в злоупотреблении властью или в коррупции, – все это свидетельствует о вопиющей неспособности центрального аппарата контролировать взаимодействие с периферией. В России назрела необходимость смены многовековых ориентиров в том, что касается наказаний.

Мертворождение тюрьмы в России

Тюремная реформа в Российской Федерации осуществлялась в ситуации полемических дискуссий об исполнении наказаний и, по крайней мере отчасти, стала реакцией на эти дискуссии.

Первые шаги к реформированию этой системы были сделаны в начале 1990-х годов и связаны были с тем, что Российская Федерация подала заявку на вступление в Совет Европы. Ранние реформы пенитенциарной системы осуществлялись в рамках более широких изменений в системе уголовного судопроизводства, и первые шаги были направлены на то, чтобы привести законодательство, регулирующее условия содержания под стражей, в соответствие с европейскими тюремными правилами и с требованиями Комитета по предупреждению пыток Совета Европы. Практики, которые теперь квалифицируются как внеправовые, были запрещены, а нормы, регулирующие условия проживания заключенных