«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

Иетс покачал головой:

— Это его только взбесит. Есть вопросы, которые человек должен сам для себя решать.

Без Троя комната показалась Карен чересчур просторной и пустой. Она закурила, но не могла скрыть своей тревоги.

— Он вам очень дорог, правда? — спросил Иетс. Она чувствовала взгляд его проницательных темных глаз, видела тень лукавой улыбки на его губах.

— Да, — призналась она.

— Я очень рад за вас. — В тоне Иетса были теплота и искренность.

— Рады? Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

— Почему?

— Я его слишком люблю, — сказала она. — И я считаю, что нечестно взять такого человека и в то же время стремиться сохранить для себя что-то свое, личное. Но прежде чем я от этого откажусь, я должна убедиться, что он действительно способен заменить мне все.

Иетс погладил ее руку.

— Я сам когда-то так рассуждал. Но это лишь приводит к тому, что начинаешь чувствовать себя одиноким и несчастным. Когда я вернусь домой, если только моя жена не изменилась за это время, я сумею любить ее по-настоящему.

Карен молчала. Ей вспомнилась маленькая француженка, которая приходила к ней в Париже разыскивать Иетса.

Немного погодя Иетс сказал:

— Во время войны все было иначе. Но сейчас, стоит мне закрыть глаза, я вижу Рут. Закройте глаза, Карен. Каким вы видите своего избранника?

— Каким? Каждый раз иным, но чаще всего я вижу его человеком, принимающим удары. Он умеет при этом сохранять достоинство, но все-таки он принимает, а не дает сдачи. А женщине, черт возьми, хочется видеть своего избранника героем. Я желаю, чтобы он давал сдачи…

— Откройте глаза, Карен. Как вы думаете, что сейчас делает Трой?

— Уиллоуби? — встрепенулась она. Иетс, весело улыбаясь, смотрел на нее поверх своего бокала с «Французским № 75».

Трой застал Уиллоуби в тот момент, когда он собирался выйти из своего номера. Уиллоуби был в длинных брюках, пилотке и при всех своих орденских планках. Китель оттопыривался от револьвера, с которым он не расставался. Он ни разу не выстрелил из этого револьвера; ни разу не был даже вблизи таких мест, где могла бы возникнуть в этом надобность, но на всякий случай всегда носил его с собой.

— Сэр! — Трой слегка пошатывался от действия коктейля и от того, что бежал по лестнице, перескакивая через три ступеньки. — Сэр, мне нужно задать вам один вопрос.

Такого великана, как Трой, нельзя было просто отстранить с дороги.

— Это что, непременно сейчас? Я тороплюсь на свидание.

— Оно и видно, — сказал Трой. Он прислонился к косяку двери и сверху вниз глядел на своего тучного начальника. Все в этом человеке претило ему. Трой так и не завел себе длинных брюк. Во время боев они ему не нужны были, а сейчас было бы уж очень глупо путешествовать за ними на интендантский склад.

— С вопросами прошу обращаться в служебное время! — сказал Уиллоуби, беспомощно взирая на массивную фигуру Троя, по-прежнему загораживавшего ему путь.

— Да я тут одно маленькое пари заключил, — Трой насмешливо склонил голову набок.

— Вы пьяны, — сказал Уиллоуби. — Хорошо, идем, по дороге скажете.

Трой сделал налево кругом, пропуская Уиллоуби. Но, дав ему выйти из номера, он обхватил его своей ручищей за плечи и хриплым шепотом спросил:

— Так как же с поместьем Ринтелен? Вы помните, сэр, — я хотел там устроить всех тех, которых мы освободили из концлагерей.

— Да, да, я помню, — Уиллоуби как раз собирался ехать в замок. И пора было.

— Когда мне можно начать переводить их?

— Я вас оповещу своевременно.

— А когда?

Уиллоуби высвободился из объятий Троя:

— Капитан, я не привык, чтобы меня понукали!

— Я же только прошу дать мне ясный ответ, — с пьяным упорством настаивал Трой. — Реквизируете вы поместье или не реквизируете?

— Кто вас подослал? — В Уиллоуби все кипело. Это, конечно, опять штуки Иетса. С приездом Девитта Иетс вообразил, что теперь можно беспрепятственно ублажать битых фрицев и отравлять жизнь ему, Уиллоуби. А этого дурня используют в качестве ширмы.

— Меня подослал? — Трой наморщил лоб, силясь понять вопрос.

— Это не ваш котелок сварил, Трой. Кто накачал вас, говорите?

Прямой отказ Трой бы еще мог перенести, но эта уклончивость, да еще после его неудачи с Карен, оказалась выше его сил.

Они дошли до площадки лестницы. Трой шагнул вперед и снова загородил Уиллоуби дорогу:

— Подполковник Уиллоуби, это именно мой котелок сварил. Это меня прямо и непосредственно касается. Я освободил людей лагеря «Паула». Я потерял немало солдат в этой операции. И я хочу знать, ради чего все это было — чтобы вы и генерал Фарриш могли любоваться своими фотографиями в газете?

Уиллоуби побелел от злости; даже в полутьме лестничной клетки была видна зловещая белизна его лица. Он попытался оттолкнуть Троя.

Трой не сдвинулся с места:

— Я хочу получить ответ, и притом совершенно определенный. Никаких уверток, никаких увиливаний, никаких липовых обещаний. Достаточно мы и сами этого блюда кушаем и других кормим. Даете вы мне поместье Ринтелен или нет? А если даете, то когда?

— С завтрашнего дня вы в военной администрации не работаете! — завизжал Уиллоуби.

— Благодарю вас, сэр, — спокойно сказал Трой. — Я считаю, что получил ответ.

Он дал Уиллоуби пройти и медленно пошел следом. Он видел, как Уиллоуби почти бегом пересек вестибюль. «Ничем его не проймешь, — подумал Трой. — Ничем».

Он вернулся в бар и тяжело сел в то самое узкое креслице напротив Карен.

— Человек! — крикнул он. — Три коктейля.

Карен и Иетс сразу увидели, что он не в себе. Карен так и подмывало расспросить его, но она выжидала. Он отвернулся от нее.

— Мне хорошо. Мне теперь гораздо лучше.

— Что вы сделали? — спросил Иетс.

— Схлопотал себе увольнение. Спасибо вам. Вы мне подали прекрасную мысль.

Иетс почувствовал себя приниженным. Что он может? Только говорить и говорить. А вот тут человек пошел и сделал что-то. И вот — смотрите.

— Завтра я, кажется, стану безработным, — сказал Трой и засмеялся деревянным смехом. — Плевать. В военной службе то и хорошо, что уволить тебя не могут; обязаны подыскать другое место.

У Карен сжалось сердце. Нельзя было отпускать его, да еще в таком состоянии. Вот он полез в драку и, конечно, потерпел поражение. Чего ей, собственно, надо было? Чтобы он доказал, что умеет драться? Он это сотни раз доказывал. И кто дал ей право требовать, чтобы он расшибал себе голову о каменную стену? Она-то кто? Глупая баба, которая не способна ценить то, что имеет, и еще раздумывает, принимать ей или не принимать все хорошее, чем готов одарить ее любимый человек, только потому, что к подарку не приложена охранная грамота на ее драгоценный «личный уголок».

— Не беспокойтесь! — сказал Трой, — я из него выжму ринтеленовское поместье, чего бы мне это ни стоило. Когда я стоял и смотрел на его жирную морду, я вдруг понял, почему это так необходимо. Должна быть какая-то логика вещей. Победа — это нечто прекрасное, нечто, во имя чего умирают люди, а то, что получилось у нас, далеко не прекрасно…

Карен подумала: вот если бы он сейчас спросил, любит ли она его. Сейчас она бы знала, что ответить.

Но он был увлечен овладевшей им новой идеей. Напряженная работа мысли отражалась на его широком лице.

Только один Иетс обнаружил здравый и практический подход к делу.

— Что же нам теперь предпринять? — задал он вопрос.

Трой вернулся к действительности:

— Предпринять? Ничего! Пусть так все и идет!

— Хорошо бы поговорить об этом с Девиттом. Раз уж старик здесь, почему бы нам не узнать его мнение.

— Ну вот еще! — возмутился Трой. — Я никогда не обращался за помощью к начальству и теперь не собираюсь. Дело того не стоит.

Иетс резко возразил:

— Вопрос не в вас и не в вашей работе. Неужели вы не можете это понять? Вопрос в ринтеленовском поместье. Вопрос в том, кто прав — Уиллоуби или же я, Бинг и еще многие другие, которых я даже не знаю, но которые тоже верили, что сражаются за какие-то новые идеалы… Если на будущей неделе я смогу сообщить в своей газете, что ринтеленовское поместье передано бывшим заключенным концлагерей, для немцев это будет означать, что наша демократия — не пустые слова. А на вашу работу наплевать.

Не дожидаясь ответа, Иетс пошел звонить Девитту. Вернувшись, он сказал:

— Старик у себя в номере и еще не спит. Бессонница, видно. Просил захватить бутылку чего-нибудь.

Они велели подать себе бутылку коньяку и все вместе отправились наверх. Девитт в измятом синем халате сидел на единственном стуле, имевшемся в этой неприглядной комнате. Глаза его были красны, рубашка расстегнута на груди. Он пригласил гостей сесть на кровать.

Потолок и стены номера треснули при бомбежке; трещины замазали, но не закрасили, и пятна мокрой штукатурки выглядели точно лишаи на теле. В окно, наполовину забитое досками, проникала ночная сырость.