Стихотворения. Рассказы. Гора - Рабиндранат Тагор

Когда Биной остался один в комнате, возбуждение от спора мало-помалу улеглось, сознание своей молодости, своей мужественности овладело им. Было около девяти часов. Прохожих в переулке — почти ни души. Только маленькие часы на письменном столе Шучориты своим тиканьем нарушали тишину. Атмосфера комнаты начала постепенно оказывать свое действие на ход мыслей Биноя. Казалось, будто вся обстановка стала вдруг знакомой до мельчайших подробностей. Строгий порядок на столе, вышитые чехлы на креслах, шкура антилопы на полу, несколько картин на стенах, небольшая полка с книгами в красных переплетах — все это глубоко трогало Биноя. Ему казалось, что комната полна какой-то волшебной тайны. Казалось, она до сих пор хранила нежные, робкие отзвуки секретов, которыми шепотом обменивались здесь девушки в тиши полудня.

Биной попытался представить себе, кто, где и как сидел во время этого разговора. Сколько мыслей, сколько образов навеяли на него слова Пореша-бабу: «Я слышал от Шучориты, что Лолита к тебе неравнодушна». Что-то сладостное и волнующее, как песня странствующего певца, коснулось его сердца, и из самых дальних тайников души поднялось такое замечательное, непостижимое чувство, что, не будучи ни поэтом, ни художником, Биной буквально изнемогал от невозможности передать его. Ему казалось, что сделай он что-то, и все будет хорошо, и в то же время ощущал в себе полную неспособность к действию. Будто легкая завеса отделяла его от того, что было совсем рядом, и делала это близкое непостижимым; однако найти в себе силы сорвать эту завесу он не мог.

В дверях появилась Хоримохини и спросила, не надо ли ему воды. Когда Биной ответил отрицательно, она вошла и села.

Пока Хоримохини жила в семье Пореша-бабу, она была искренне расположена к Биною. Но стоило ей переехать на новую квартиру и почувствовать себя дома, как все приятели Шучориты сделались ей до крайности неприятны. Она пришла к заключению, что во всех Шучоритиных погрешностях против правил поведения следует винить исключительно ее друзей. Хотя Хоримохини знала, что Биной не брахмаист, она прекрасно видела, что в индуистской вере он не слишком крепок, так что теперь она не очень-то стремилась приглашать этого сына брахмана к трапезе, освященной у алтаря.

— Ведь ты же, дорогой мой, сын брахмана. А вечернюю молитву ты разве не читаешь? — спросила она как будто между прочим Биноя.

— Тетя, — сказал Биной, оправдываясь, — мне столько в жизни пришлось долбить наизусть, что я забыл все подходящие молитвы.

— Пореш-бабу тоже немало учился, — ответила Хоримохини, — и хоть он и другой веры, а молится же как-то и утром и вечером.

— Но, тетя, — повинился Биной, — чтобы такого достичь, мало заучить наизусть несколько текстов. Если я когда-нибудь стану таким, как Пореш-бабу, я тоже буду молиться утром и вечером.

— А пока что следовал бы хоть заветам предков, — сказала Хоримохини раздраженно. — А то получается ни то ни се. По-твоему, хорошо это? Ведь должен же человек во что-то верить. А ты и от старого отстал, и к новому не пристал! Разве так можно?

На этом месте речь ее была прервана появлением Лолиты, которая, увидев Биноя, пришла в полное смятение.

— А где диди? — спросила она Хоримохини.

— Радхарани пошла купаться, — ответила Хоримохини, и Лолита, словно ее приход нужно было как-то объяснить, залепетала:

— Это Шучорита меня позвала.

— Ну так посиди пока, — сказала Хоримохини, — она сейчас придет.

Лолиту Хоримохини тоже не очень жаловала, потому что теперь ей хотелось вырвать Шучориту из прежнего окружения и окончательно прибрать к рукам. На остальных дочерей Пореша-бабу обижаться ей не приходилось, но Лолитину манеру поминутно забегать, чтобы поболтать с Шучоритой, Хоримохини очень и очень не одобряла. Иной раз, чтобы прекратить их разговоры, она поручала Шучорите какую-нибудь работу, а то начинала сетовать, что занятия Шучориты идут уже не так успешно, как прежде. Это, однако, нисколько не мешало ей ставить Шучорите на вид каждый раз, как та все-таки садилась за книги, что для молодых девушек ученье не только не нужно, но даже вредно. А было все дело в том, что, чувствуя свое бессилие перед Шучоритой, она винила в этом попеременно то ее знакомых, то науки.

Нельзя сказать, чтобы Хоримохини доставляло большое удовольствие сидеть с Лолитой и Биноем, но она была на них сердита и потому не уходила. Она чувствовала, что их связывают какие-то таинственные отношения, и потому решила про себя:

«Не знаю, как уж там в вашем кругу принято, но у себя в доме я никакого бесстыдства, никаких таких христианских штучек не допущу».

Но и Лолиту мучил дух противоречия. Вчера она собиралась с Шучоритой к Анондомойи, но, когда дошло до дела, почувствовала, что не сможет заставить себя пойти. Несмотря на все свое уважение к Горе, Лолита питала к нему острую неприязнь — ей никак не удавалось освободиться от чувства, что сам Гора относится к ней сугубо отрицательно. Она ощущала это настолько отчетливо, что с самого того дня, когда Гора вышел на свободу, изменились и ее чувства к Биною. Еще совсем недавно она немало гордилась своим влиянием на Биноя; теперь, при мысли о том, что он никак не может вырваться из-под опеки Горы, его слабохарактерность возмущала ее до глубины души.

Биной же, напротив, увидев входящую в комнату Лолиту, пришел в страшное волнение. Он никак не мог заставить себя сохранять непринужденность манер в ее присутствии, так как, с тех пор как сплетники стали ставить рядом их имена, мысли его при ее появлении начинали метаться из стороны в сторону, как магнитная стрелка перед бурей.

Лолита не на шутку рассердилась на Шучориту, застав у нее Биноя. Она поняла, что ее пригласили сюда выяснять отношения, а также в надежде, что она сумеет вновь завоевать расположение заупрямившегося Биноя. Поэтому она сказала, обращаясь к Хоримохини:

— Скажите диди, что у меня нет сейчас времени и что я зайду в другой раз, — и поспешно вышла из комнаты, даже не взглянув на Биноя.

Теперь, поскольку Хоримохини больше незачем было оставаться в комнате, она тоже встала и пошла по своим хозяйственным делам.

Биною и раньше приходилось видеть на лице Лолиты выражение, словно она едва сдерживает рвущийся наружу огонь. Но это было давно. С тех пор он успел успокоиться, уверенный, что черные дни, когда Лолита в любую минуту готова была разить его огненными стрелами гнева, навсегда миновали. И вдруг сегодня он увидел, что она опять извлекла это старое оружие из своего арсенала и что на нем нет и тени ржавчины. Тяжело, когда на вас сердятся, но сносить презрение такому человеку, как Биной, было еще тяжелее. Ему вспомнилось, с каким отвращением смотрела она на него, когда считала его всего лишь спутником планеты «Гора». И он мучился мыслью, что Лолите его колебания не могут не казаться трусостью. Биною представлялось невыносимым, что сомнения, в основе которых лежит чувство долга, Лолита принимает за малодушие, а сказать что-нибудь в свое оправдание она ему, конечно, не даст. И это было для Биноя жесточайшим наказанием, потому что он знал, что говорит хорошо и убедительно, ловко манипулирует словами, и что его способности отстаивать в споре любое положение можно только позавидовать. Но Лолита, открывая против него враждебные действия, никогда не давала ему высказаться. Не представилось такой возможности ему и сегодня.

Заметив брошенную газету, Биной в раздражении схватил ее и вдруг увидел место, отчеркнутое карандашом. Он прочел заметку и тотчас же понял, что речь идет о нем и о Лолите. Биной отчетливо представил себе, что Лолита, вероятно, постоянно подвергается такого рода оскорблениям со стороны членов «Самаджа». Не мудрено, что такая гордая девушка, как Лолита, не может испытывать по отношению к нему ничего, кроме презрения, если он, вместо того чтобы защищать ее как-то, занялся детальным разбором различий, существующих между разными общинами. Ему стало стыдно, когда он попробовал сравнить себя с ней — самолюбивой и смелой, и вспомнил ее бесстрашное, пренебрежительное отношение к общественному мнению.

Когда Шучорита, приняв ванну, накормив завтраком и отправив в школу Шотиша, вернулась в комнату, она застала Биноя в таком понуром и подавленном состоянии, что возобновлять прежний разговор она не решилась. Садясь за стол, Биной не прополоскал рот, как того требовал обычай.

— Вот что, Биной, — сказала недовольно Хоримохини. — Раз ты не придерживаешься индуистских обычаев, отчего бы тебе не стать брахмаистом?

— Как только я окончательно уверюсь, что индуизм — это только свод правил о том, что можно и чего нельзя есть, к чему можно прикасаться и к чему нет, и многих других бессмысленных обычаев и запретов, — ответил Биной, слегка обидевшись, — я немедленно перейду если не в брахмаизм, то в христианство, мусульманство — во что угодно… но пока что я в индуизме до такой степени еще не отчаялся.