Собрание сочинений в шести томах. т 1 - Юз Алешковский

– Спасибо, это не чай, – ответил я вежливо и грустно помешал ложечкой свинцовую жидкость, накапавшую в мой стакан с тучи катаклизма.

– Тебе, говорю, хорошо проповедовать любовь к ближнему, к миру, к цветочкам и козочкам! Ты бессмертна, а я тленен! Тленен! Вот скончается это наше тело, в котором мы живем тридцать четвертый год, и тогда что? Что? Ты ведь не лги, что ты не мечтаешь об этом, ты тут же перейдешь в другое тело, а я? Я куда денусь? В тартарары? Спасибочки! Надо брать от жизни все что можешь! И я возьму! Я не один! Нас миллионы, возмущенных таким порядком вещей! Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!…

Чувствую, не выдержит сейчас обиды и уйдет Душа. Ан нет. Только болит и плачет! В садизм меня вводит! А с кем ты, ору, до меня жила? Что ты ему, тому, в другой жизни говорила? Тоже Богом стращала? Меня не постращаешь! Нету твоего Бога вовсе! А если есть, то почему он мучиться заставляет, заперев на семь замков свои тайны? Геморрой зачем телу, а тебе страдания? Зачем богатые и бедные, веселые и неудачливые? Зачем таланты и трамвайные контролерши? Почему Вера Холодная и Дунька Горбатая? Антиномии на хрена, я тебя спрашиваю, Душа? Трагедии, может, тебе нужны? А я в них не нуждаюсь! Если твой Бог не снимает трагизма существования, то я сам его сниму! Я сам по себе! Я, в конце концов, не только мир насилья могу разрушить, а вообще сдвинуть планету с оси! Сегодня нету опоры – завтра будет. Придумаем. Нарисуем… Вскипим…

Ссора, короче говоря, ужасная. Уже без слез, правда, но с упрямством с ее стороны, настырностью и отсутствием логики, и обвинениями в говнистом характере. Самоубийственно, говорит, ведешь ты себя, Разум. Гордыня у тебя появилась, не говоря о Науке. А ведь могли бы мы жить душа в душу, как в детстве или как мудрые люди живут. Могли бы. Но ты, говорит, изменник! Идея тебе дороже, чем я, чем наша нелегкая, единственная Жизнь, чем мир, который ты хочешь переделать. Если ты устал его объяснять – отдохни. Переделаешь ты мир только к худшему. Давай к морю уедем.

– Да! – отвечаю. – Вам не скучно, Фрол Власыч?

– Продолжайте, пожалуйста. Я слушаю вас с большим интересом, – ответил я.

– Да! – отвечаю. – Не могу я переделать мир к худшему моею собственной рукой, а главное, с моей великой идеей диктатуры пролетариата, которая будет такой могучей и всеобщей, что государство само собой подохнет под ней, как змея под тяжкой колодой. И не мешай нам, не мешай! Я имел в виду себя, Служанку-науку и Гордыню. Гордыня – изумительная бабенка! Такую штучку умеет преподнести, что распаляет огненно и даже удовлетворения не дает. В сладострастном напряжении по месяцу иногда удерживает. Мы, – говорю, – теперь в партии, при Великой Идее. Партия – единственное, что нам не изменит. И хватит с меня твоих надклассовых мыслишек насчет «не убий», «не укради», «почитай папу с мамой». Почему же не убить миллионера и не отхапать у него миллионы, нажитые на нашей крови и труде? Логично? Странно даже как-то не убить и не отхапать. Почему ты им прощаешь такое хамство, а меня призываешь к смирению, тред-юнионизму, эволюции, уважению общих с Морганами-Дюпонами-Рябушинскими ценностей? Какие у нас общие, – говорю, – ценности, если у меня одни неполноценности? Выбиваю этим вопросом почву из-под ног Души. Бриллианты? Поместья? Недра? Повара? Балы? Актриски? Курорты? Дворцы? Может, заводы и фабрики? Сука ты, – говорю аргументированно, – ты жалким меня видеть хочешь, у меня шинели даже нету! Вот до чего я дошел! Мне на улицу не в чем выйти с братьями по классу, чтобы всю власть Советам передать.

Поверьте, Фрол Власыч, в споре, пользуясь своим бессмертием, мы не гнушаемся никакими низкими контраргументами. О-о! Тут мы особенно ехидны, циничны и безудержны! Тут мы показываем свое истинное лицо!

Ты, говорит она мне с убийственным прямо-таки спокойствием, чем талант свой пропивать, заработай и шинельку приобрети с ботинками новыми. Кстати, Фрол Власыч, какой у вас размер ноги?

– С детства не любя цифр, я покупаю обувь на глазок, – ответил я искренно. – Представьте себе, ни разу не ошибся, да и покупать приходится нечасто. К чему – часто?

– Большая странность. Размер ноги у вас не мой, а у меня, кажется, ваш. Так может быть? Или это новая реакционная антиномия?

– Может! – ответил я, простодушно рассмеявшись, что могла бы подтвердить Дарья Петровна Аннушкина, впоследствии ограбленная и изнасилованная бандитами по выходе из ломбарда, где она заложила обручальное кольцо по случаю голода детей.

Хмыкнув и примерившись ко мне взглядом, Разум Возмущенный продолжал:

– Тебе, говорю, приятно, когда люди пальцами показывают на мою неполноценность! Поэтому ты и толкуешь, пользуясь бессмертием, о ценностях, общих для меня и Рокфеллера! Архицинично это, мадам! И советами поэтому велишь пренебрегать сатанинскими!

О-о! Тут мы не выдерживаем! Тут мы прибегаем к самым низким уловкам, чтобы удержать некоторых под каблучком-с!… С чего это я взял, что она бессмертна? Откуда такая невротическая уверенность у Вас – мы большие любительницы переходить высокомерно на «Вы» – в серьезных гарантиях? Гарантий у меня, сэр, никаких нет. Я верю, счастлива, что верую, и хотела бы разделить с вами и веру и счастье вознесения молитвы к стопам Творца…

Но им, видите ли, грустно, бесконечно грустно – мы любим уверять, что все наши чувства бесконечны, не менее! – когда всеми своими действиями я гублю ее, мою Душу, гублю и себя, и ее, взбунтовавшись, изменив своему божественному назначению и начав служить ложной идее освобождения рабочего класса. От чего вы, сэр, хотите его освободить?… В который раз приходится объяснять, что от власти капитала и эксплуатации человека человеком. Прибавочную же стоимость мы станем делить и богатеть, пока не придет коммунизм, где денег вообще не будет, а потребность трудиться станет такой же органической, как желание выпить и закусить. Заметьте, Фрол Власыч, как страшна и трудна совместная жизнь Разума и Души в одном Теле, если Идеи и Цели ей органически чужды! У нее ни разу, буквально ни разу не появлялось желания выпить… Мы в этом не нуждаемся… Мы пьяны от жизни. У нас перманентный восторг!… От-вра-ти-тель-ный эгоизм-с! Каждый раз приходится склонять Душу к выпивке, но она от нее не пьянеет. Лишена кай-фа-с! Он, дескать, чужд ей, как мне боль.

Объяснил, от чего хочу освободить рабочий класс, а затем переделать мир на разумных началах.

О-о! Тут мы садимся на своего любимого конька! Вы, говорит, освободите рабочего, инженера и техника от власти Путилова, но еще более страшная и бессовестная сила сядет на рабочую шею – безликий государственный капитал, которым, в свою очередь, распорядятся сумасброды, самодуры, самодержцы всех рангов и самоубийцы вроде вас, восславляющие чужой труд и проклинающие собственный. Одумайтесь! Взгляните: я мертвею на ваших глазах.

В таких случаях я вскипаю и, стоя буквально на грани парообразного состояния, дерзко парирую: это шантаж, мадам!

Мы, естественно, в истерику!… Вы – Разум, потерявший Бога! Вы – Дьявол! Одумайтесь! Каждый миг есть у вас возможность покаяния, прощения и воскресения. Неужели лишение кайфа тяжелей для вас потери Бога?

Сегодня, 25 октября 1917 года, я вскипел окончательно. Топаю ногой. Не будет, говорю, ее больше в этом доме. Живите тут со своим Богом. А мы как-нибудь не пропадем.

В этот момент, показавшийся мне, гражданин следователь, историческим, фантастическим, лишенным оснований логики, нравственности и человеколюбия, в трактир вбежал господинчик, смахивающий на Черта, Асмодея, Сатану, Дьявола и Жижигу. Он простер желтую длань над дымом и кипением возмущенных разумов, воскликнул:

– Есть такая партия! – и сгинул так же молниеносно, как изначально возник.

– Вот как следует ловить мгновение! – восхищенно сказал мой собеседник. – Позвольте, Фрол Власыч, не откланяться, но проститься: мировые дела-с!

– Минутку! – смущенно сказал я. – А как же ваша Душа? Что с ней?

– Меня это не касается. Пока что мы оба исторически вынуждены пребывать в одном теле. Убежден, что недолог час, когда Разум восторжествует и над проблемой раздела жилплощади тела. Почище задачку сейчас решаем. Главное – кипение! Хотя выслушивать кухонные разговорчики о том, что я погубил Душу, что вокруг масса чудесных браков и в гениях А, Б, В, Г, Д прекрасно уживаются друг с другом, любя жизнь и совершенствуя миропорядок, Душа и Разум, архипренеприятно. Будьте любезны, ваши ботиночки с калошами!

– Вы сами изволили заметить, что у меня размер не ваш, – резонно сказал я, на что Разум Возмущенный не менее резонно возразил: