Максимализмы (сборник) - Михаил Армалинский

Единственный коктейль, который я полюбил с первого глотка, взгляда и прикосновения, так это коктейль под названием «Женский». А он всегда подаётся не только безо льда, но хорошо подогретый. Я даже научился его сам приготавливать.

Что было – не прошло!

В восьмом номере журнале Нева за 2010 год опубликована статья Наума Синдаловского «Три цвета запретной любви в интерпретации городского фольклора».

Факты, изложенные в этой статье, были порознь мне известны, а тут, собранные воедино, они всколыхнули мои кое-какие чувства. Кроме того, потянулись воспоминания, а за ними фантазии, то есть закрутился-завертелся такой шар огненный (или голубой), что решил я дать ему полетать по небесам моего журнальца, бросая читателей в жар (или в холод).

Исток моих воспоминаний приходится на время, когда мне было лет 16 – я впервые пришёл в ЛИТО при газете Смена, которое вёл Герман Гоппе. Это был человек лет сорока пяти, тощий, непрерывно курящий, с ямкой на лбу от военного ранения, быстро двигающийся и чётко говорящий. В этом здании на Фонтанке, стоящим рядом с Драматическим театром им. Горького, которым правил Товстоногов, находился Лениздат, редакции Ленинградской правды, Вечернего Ленинграда и молодёжной, бля, газеты Смена. То есть здание было пропитано литературой и журналистикой, как табачным дымом, а ещё более – идеологией и политикой.

Я шёл туда с благоговением, как в храм Литературы, где должна была свершиться моя судьба. Всё начиналось чтением стихов по кругу и жестокой критикой, с которой я столкнулся впервые. Когда подошла моя очередь читать, сердце моё билось в ритме моих стихов, только гораздо громче. Одно из моих стихотворений про часы, кончалось так:

Дай досмотреть жизни сон, будильник!

Гоппе посмотрел с ухмылкой на своих сообщников и сказал: «Ого как!» Я почувствовал, что сказано это было иронически, но я также понял, что мне удалось обратить внимание на стихотворение, а это было некоторой победой, что меня чрезвычайно вдохновило. Однако потом все мои стихи разнесли и регулярно разносили в пух и прах. Но попутно давали советы прочесть того, прочесть другого. Например, я впервые услышал имя Саша Чёрный. Я записался в юношеское отделение Публичной библиотеки, взял Сашу Чёрного и, сидя в читальном зале, не мог сдержать хохота, читая «Обстановочку» и прочие шедевры, которые явились для меня откровением в снайперском юморе и сатире, не идущем ни в какое сравнение с советским юмором мазил тех лет. Я эти стихи старательно переписал себе в тетрадку и легко запомнил наизусть, что со мной случается редко.

Я стал ходить в ЛИТО Гоппе регулярно, то есть еженедельно. Гоппе на меня внимания не обращал и о стихах моих не говорил – он говорил о стихах молодых поэтов, чьи книги должны были выйти или только что вышли в Лениздате, и которые победителями приходили читать свои стихи. Об одном из таких чтецов Гоппе с восхищением сказал: «Вот кому дано от бога». Я понял, что лучше комплимент получить трудно.

Именно от Гоппе я услышал ироническую характеристику бездарных патриотических стихотворений, которые бывало читались на ЛИТО – «краснозвёздно-лобовые» – для меня это определение звучало смелой антисоветчиной.

Я пытался узнать, что написал сам Гоппе и ничего, кроме какой-то истории о блокадной девочке, не разыскал. Я так и не прочёл этой книжки, меня Гоппе интересовал как критик, а не как писатель. У Гоппе были постоянные помощники-заместители, которые занимались «избиением младенцев», когда он сам в спешке куда-то уходил или когда он переговаривался с кем-либо из молодых писателей (помню Максимова, но не помню его имени – комсомольцеобразный, длинненький и пьяненький заглянул в дверь, и Гоппе вышел к нему радостный – только что была издана книжка стихов этого Максимова и тот интенсивно отмечал событие).

Среди помощников-коллег Гоппе и был Наум Синдаловский, а также Игорь Долиняк. Был ещё Владимир Евсевьев, который пускал пыль в глаза потопом громких имён, беспричинным философствованием и главное тем, что он обращался к Гоппе на ты. Тот снисходительно позволял. Евсевьев безжалостно и регулярно хаял мои стихи. Это была хорошая школа для выживания уверенности, что ты действительно хочешь заниматься писанием стихов.

Евсевьев появлялся и в других ЛИТО и мы с ним пересекались в течение многих лет, и в 1975 году я показал ему рукопись своего сборника Состояние, а он предложил написать к ней предисловие, что ознаменовало его «признание» моих поэтических заслуг. А я предложил ему 20 рублей, так как знал, что он беден и что одно дело – обещание написать, а другое – выполнить обещанное. Моя совесть была спокойна, что я не купил предисловие, ведь сначала он сам предложил, а я лишь гарантировал появление предисловия на свет. Оно вставлено в мой самиздатовский сборник, который я сделал в количестве, кажется, 5 экземпляров. В предисловии бурлил обыкновенный возвышенный бред, но тогда мне казалось, что хвалебное предисловие придаёт дополнительную силу стихам. Это Евсевьев убедил меня забрать стихи из готовящейся Лепты, чтобы напрасно не подставлять себя под удар КГБ. Но на его убеждения не эмигрировать, так как русский поэт должен жить в русской языковой среде, – я не поддался.

Другой соратник Гоппе по ЛИТО, Игорь Долиняк, сидел серьёзный, насупленный и вдали. Однажды, когда Евсевьев и прочие разгромили моё стихотворение, Долиняк, сидевший молча и внимательно слушавший, прервал своё молчание и внятно сказал: «А я считаю, что стихотворение хорошее».

Я от счастья чуть не возопил. Это, кстати, было первое моё действительно приличное стихотворение из «неприличных»:

Опять весна у зеркал окон вертится,подкрашивая ветреные губки.Но ты – любой весны соперница,вся – от разреза глаз и до разреза юбки.

Ты ничего, прошу, не обещай,слишком многим ты уже наобещана.Пойдём куда-нибудь, поговорим про май,молодая, начинающая женщина.

Пойдём, как брови, всё ближе сдвигаясь,тобой я застрою любовный пустырь.Не я – так другой, не ты – так другая,но лучше пусть я и пусть ты.

Наум Синдаловский, как я теперь узнал, был на двенадцать лет старше меня. Так что ему было тогда лет 29. Но помню его с большой лысиной и для меня он смотрелся стариком. Он усаживался калачиком, неподалеку от Гоппе, и негромко иронизировал. Я запомнил его две строчки, которыми восхитился Гоппе. Речь в стихотворении шла о постройке корабля и заканчивалось оно так:

И наша увеличилась странана площадь кубриков, кают и палуб.

Меня поразили эти строчки и, как я потом понял, не поэзией своей, а подмеченным методом расширения государственных границ. Теперь мне это напоминает набирание веса женщиной, которая хочет привлечь на себя большее количество мужчин с помощью увеличения поверхности своего тела.