Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

Поговаривают даже о существовании партии в пользу великой княгини Екатерины, супруги принца Ольденбургского, во главе которой стоит граф Ростопчин. Вот, государь, по общему мнению, причина огорчения императора, тем более, что Его Величество питает к великой княгине особенную любовь. При легкости, с какой русский народ применяется к переворотам, при его склонности быть под управлением женщин, ничего нет удивительного, если воспользуются настоящим критическим временем в империи, чтобы произвести переворот”.

Слухи, передаваемые Левенхильмом, дошли до Стокгольма и иными путями. В продолжение нескольких дней в шведской столице ежеминутно со страхом ждали известия, что император Александр заявил о своей покорности, или что внутренний переворот поверг Россию в хаос и бросил ее, беззащитную, к ногам ее противника.[562]

Ожидание подобных событий приводило в ужас Бернадота и его советников. Если Россия не выдержит и сдастся до боя, думали они, Швеция останется без прикрытия и подвергнется наихудшей участи. Не может быть сомнения, что тогда Наполеон, как бешеный, набросится на нее и заставит ее дорого поплатиться за измену; может быть, даже поставит русским в обязательство разгромить ее. Следует заметить, что Англия не дала еще согласия на русско-шведский договор и выдвигала препятствия.[563] В это критическое время, когда Бернадот начал сомневаться во всех своих союзниках, он почувствовал необходимость подготовить себе путь обращения к милосердию Наполеона и хотел предохранить себя от его гнева. Вот почему Синьёль получил приказание спешить в Дрезден с предложениями, пo внешности вполне определенного характера.

В действительности же о желании войти в соглашение не было и речи. Бернадот вовсе не хотел связывать себя с нами неразрывными, бесповоротными обязательствами. Единственной его целью было оставить за собой будущее и избегнуть всякого рода случайностей до тех пор, пока горизонт не прояснится в Петербурге. Доказательством этого служило то, что Синьёль он вынужден был сознаться в этом герцогу Бассано – не имел надлежащих полномочий. Этот предприимчивый, не пользующийся доброй славой агент, занимавшийся сомнительными делами, вроде тех переговоров, которые теперь были ему поручены, предлагал герцогу Бассано подписать тотчас же любую бумагу, высказывая уверенность, что принц утвердит ее, хотя очевидно было, что принц умышленно не снабдил его формальными полномочиями. Таким образом, Бернадот оставлял за собою право, смотря по обстоятельствам, или отказаться от заключенного Синьёлем акта, или же поставить его себе в заслугу пред Наполеоном, представить ему этот акт как доказательство своего раскаяния. Он и не думал отдаляться от России; но в предвидении того случая, если она потеряет мужество, только морочил нас, делая вид, что отрекается от нее и изменяет ей.

Доказательством его несомненного двуличия служит тот факт, что он не прекратил своих враждебных интриг. Уверяя в своих добрых намерениях, он по-прежнему вредил нам, где только мог. В Германии его агенты постоянно поддерживали попытки России парализовать действие наших союзов. Пообещав царю еще более крупную услугу, дав ему слово, что уговорит турок заключить мир, он с удвоенной энергией взялся за это дело. Один из его флигель-адъютантов, генерал барон Таваст, переплыл Балтийское море с поручением поехать в Вильну, и, сговорившиcь там с императором Александром, не теряя ни минуты, направиться в Бухарест, где в это время шли переговоры, и дать делу решительный толчок, который привел бы к соглашению.[564]

Таваст приехал слишком поздно, чтобы приписать себе честь этого дела. Развязка на Востоке была уже близка. Чтобы по возможности ослабить следствия франко-австрийского договора, Александр счел необходимым во что бы то ни стало прийти к соглашению с Турцией, дабы не иметь против себя этого врага, когда Наполеон выставит против него Австрию. Со спешно отправленным курьером Кутузов получил приказание направить все усилия к заключению мира; он был уполномочен уменьшить свои притязания и потребовать только линию Прута, т. е. Бесарабию, и ни клочка Молдавии. Правда, Александр не делал последней уступки даром. Вместе с Бернадотом и прочими нашими врагами, он желал, чтобы мир был закреплен и упрочен союзом, и чтобы Турция присоединилась к его политике и приняла участие в войне. Таким образом, этого исконного союзника Франции, на которого Наполеон всегда возлагал надежды, рассчитывали обратить против нас и бросить на правый фланг империи.[565]

Облеченный полномочиями, великий визирь, расположившись на Дунае по близости Бухареста, непосредственно следил за ходом переговоров. У него уже не было армии, а только жалкие остатки. По отзывам современников, голод, болезни, дезертирство сократили его войска до пятнадцати тысяч человек. Турция, действительно, выбилась из сил. Кроме этих законных причин к переговорам, имелись и побочные, в которых нельзя было признаться. Россия и Англия сыпали золото пригоршнями; драгоман Порты Моруцци состоял у них на жалованье и искусно эксплуатировал против нас недоверие Турции. Говорят, что русская канцелярия, чтобы окончательно уронить нас в глазах Турции, пустила в ход последнее средство. Уверяют, будто она извлекла из своих архивов письмо от 2 февраля 1808 г., в котором Наполеон приглашал царя к разделу Востока, и представила его как решающий довод на конгресс[566]. Миссия Нарбонна в Вильне довершила дело и окончательно смутила министров Порты. Предупреждение нашей дипломатии, что этот шаг – простая формальность, ни к чему не привело. В этом случае Наполеон попался в собственную западню. Турки вообразили себе, что он не решил еще порвать окончательно с Россией; иначе зачем вести переговоры. Поэтому, опасаясь, что вдруг императоры примирятся, что наступит второй Тильзит, что им же придется уплатить расходы по примирению, они думали только о том, чтобы покончить свою распрю с Россией и, таким образом, оградить себя от этой ужасной случайности[567].

Кутузов воспользовался этим настроением и, чтобы поскорее покончить дело, не настаивал на союзе; он разъединил эти два вопроса и ограничился только заключением мира, который и был подписан в Бухаресте 28 мая, с обычной оговоркой, предоставлявшей право утверждения государям. По договору Турции возвращались оба княжества, по отделении от них Бесарабии, присоединенной к Русской империи, которой предоставлялись, сверх того, некоторые территориальные права в Азии. В неопределенных выражениях высказывалось в договоре согласие на автономию сербов под верховной властью султана, туманно подтверждался неточно установленный протекторат царя над румынскими княжествами и даже над всеми православными христианами Леванта. Вообще статьи договора носили отпечаток той спешности, с какой они были составлены. Двусмысленные, плохо редактированные, они создавали источник для споров в будущем. Русские уполномоченные не заботились о точном определении прав своего государя, а старались только обеспечить полную свободу действий его военным силам.