Роза Марена - Стивен Кинг

«Сделай это, Господи, — подумала она. — Убей этого подонка, освободи меня. Я хочу видеть, как он подыхает!»

«Рози, ты не хотела так сказать! — это уже была изумленная и ужаснувшаяся Послушная-Разумная. — Скажи, что ты не это имела в виду!»

Но Рози не хотела оправдываться — она сказала именно то, что думала.

11

Тропинка, по которой он бежал, привела на круглую лужайку, и здесь была она. Наконец-то вот она, здесь. Его беглянка Роза. Опустившаяся на колени, спиной к нему, в этом коротком красном платье (он был почти уверен, что оно красное), с вытравленными, как у шлюхи, волосами, торчащими на спине наподобие овечьего хвостика. Он застыл на краю лужайки и уставился на нее. Это была Роза, точно, никаких сомнений в этом, но тем не менее она изменилась. Прежде всего, ее задница стала меньше, но не это главное. Изменился ее облик. А что это означало? Что пришло время слегка исправить этот облик, разумеется.

— Для чего это ты вытравила свои чертовы патлы? — спросил он ее. — Ты стала похожа на загребаную поблядушку!

— Нет, ты не понимаешь, — ровным голосом произнесла Рози не оборачиваясь. — Это раньше я красилась, Норман. А под краской мои волосы всегда были светлыми. Я красила их, чтобы одурачить тебя, Норман.

Он сделал два больших шага, вышел на поляну, и злоба захлестнула его, как всегда захлестывала, когда она не соглашалась с ним или возражала ему, как, впрочем, и любой другой. И все, что она говорила сегодня… все, что она говорила ему…

— Ты слишком глупа, чтобы меня дурачить! — воскликнул он.

— Нет, это ты дурак — злобный дурак, — ответила она и сопроводила это оскорбительное утверждение коротким презрительным смешком.

Но не обернулась.

Норман сделал еще два шага по направлению к ней, потом снова застыл. Его кисти, сжатые в кулаки, свисали по бокам. Он осмотрел лужайку, вспоминая ее мурлыкающий голос, пока приближался к ней. Он искал взглядом Джерт или, быть может, слюнявого дружка Рози, изготовившегося пристрелить его из пугача или просто швырнуть в него камнем. Он никого не увидел, и это, вероятно, означало, что она болтала сама с собой, как частенько случалось с ней дома. Если только кто-то не спрятался за деревом — вот оно что. Оно казалось единственно живым среди всей этой мертвечины — с длинными, узкими, зелеными листьями, сверкающими как листья облитого маслом авокадо. Его ветви сгибались под тяжестью каких-то плодов, до которых Норман не дотронулся бы, будь они даже в сандвиче с ореховым маслом и джемом. За скрещенными ногами Рози лежала куча паданцев, и запах, исходящий от них, напомнил Норману воду в ручье. Плоды с таким запахом или убьют тебя, и смерть будет мучительной, или отравят так, что еще пожалеешь, что не умер.

Слева от дерева было нечто, подтверждавшее его веру в то, что это сон, напоминающее вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из мрамора. Впрочем, это не важно; черт с ним, с этим деревом и его гнилыми плодами. Важным предметом здесь была Роза и, этот ее короткий смешок. Он догадывался, что ее обучили такому смеху ее долбаные подружки, но это не имеет значения. А вот он здесь затем, чтобы вправить ей мозги, и такой смех — отличный повод для этого, не считая всех остальных. И пусть он не сумел сделать это в реальности, но он сделает это во сне; сделает, даже если валяется сейчас в смертельном бреду на полу в ее комнате, весь нашпигованный полицейскими пулями.

— Вставай. — Он сделал еще шаг к ней и вытащил револьвер из-за пояса джинсов. — Нам нужно поболтать кое о чем.

— Да, в этом ты совершенно прав, — сказала она, но не повернулась и не поднялась. Она стояла на коленях, и лучи лунного света и тени лежали на ее спине, как полосы у зебры.

— А ну-ка повернись ко мне, черт бы тебя побрал!

Он сделал еще один шаг к ней. Ногти руки, свободной от револьвера, теперь впивались в его ладонь, как раскаленные добела бритвенные лезвия. Но она все равно не повернулась. Все равно не встала.

— Эриний из лабиринта, — сказала она мягким мелодичным голосом. — Ессе taurus! Вот бык! — Но все равно не поднялась, все равно не обернулась, чтобы удостоить его хотя бы взглядом.

— Я не бык, ты, шлюха! — заорал он и вцепился кончиками пальцев в маску, но ощутил боль. Маска уже больше не казалась приклеенной или прилипшей к его лицу; казалось, она и есть его лицо.

— Как это может быть? — спросил он себя с недоумением. — Как это возможно? Это же просто какой-то паршивый детский приз, игрушка из Парка Чудес!

У него не было ответа на этот вопрос, но он знал, что маска не слезет, как бы он ни сдирал ее с лица, и его охватила вызывающая дурноту уверенность, что если он вонзит в нее свои ногти, то потечет кровь… Да, в ней была лишь одна прорезь для глаз, и, похоже, она сместилась точно на середину его лица. Все перед его глазами в этой прорези потемнело; недавний яркий лунный свет заволокло тучей.

— Сними это с меня! — заорал он на нее. — Сними ее с меня, стерва! Ты же можешь, гадина! Я знаю, ты можешь! И не бодайся больше со мной! Не смей больше со мной бодаться!

Одним прыжком он преодолел расстояние, остававшееся до того места, где она стояла на коленях, и схватил ее за плечо. Единственная бретелька тоги свалилась на предплечье, и то, что он увидел под ней, исторгло из него сдавленный крик ужаса. Кожа была черной и сгнившей, как кожура плодов, гниющих на земле у дерева, — тех, которые уже разложились до такой степени, что утратили форму.

— Бык пришел из лабиринта, — сказала Роза и поднялась на ноги с грацией, которой он никогда раньше не замечал и не подозревал, что она ею обладает. — Итак, теперь Эриний должен умереть. Так было начертано, и да будет так.

— Если кто-то и помрет здесь… — начал он, но на этом и закончил. Она обернулась, и, когда серебряный свет луны осветил ее, Норман издал страшный вопль. Он дважды выстрелил из револьвера в землю, у своих ног, не отдавая себе отчета в этом, а потом выронил оружие. Обхватив голову ладонями, продолжая вопить, он попятился назад, судорожно суча ногами, которые теперь почти не слушались его. Она ответила на его крик своим — гневным.

Гниение растеклось по всей верхней части ее груди. Шея ее стала лилово-черной, как у удавленницы. Кожа местами потрескалась, и из открывшихся язв густыми слезами сочился желтый гной. И все же не признаки какой-то далеко зашедшей и явно смертельной заразы вызвали крики, рвущиеся из его глотки воющей сиреной; не они раскололи скорлупу его безумия, чтобы впустить туда еще более страшную реальность, как безжалостный свет раскаленного солнца.