Добрая фея короля Карла - Владимир Васильевич Москалев

Тюдель жил на улице Мортельри, напротив особняка аббата Барбо. В назначенный день он выехал из дома уже вооруженный, в доспехах, с поднятым забралом[68]. Перед ним несли щит, меч и секиру. В доказательство своей правоты он держал в руке распятие и хоругвь с изображением Христа и Девы Марии. Примерно в это же время у перекрестка с улицей Сен-Поль в сопровождении пажей и оруженосцев показался Гастон; те же хоругви с Господом и святыми, то же вооружение, но вместо секиры булава.

Ристалище было огорожено деревянным барьером, тянувшимся в длину с запада на восток от полуразрушенной башни древних ворот Бодуайе до стен тюрьмы и от последнего дома на улице Бар до углового дома улицы Жоффруа Ланье. С севера на юг барьер перегораживал в обоих концах улицу Сент-Антуан. Около полудня сюда валом повалил народ, жадный до всякого рода зрелищ, особенно до таких редких. Для них, простых горожан, поставили скамьи, которые годились лишь на то, чтобы на них стоять, опершись на стены домов. Ниже, у барьера в пять футов высотой, тянулся первый ряд зрителей. Холод не слишком донимал, и все же люди одевались словно лютовал январь: не одну минуту и не пять предстояло дожидаться боя. Разумеется, мест для всех не хватало, и люди глядели из окон, с балконов, крыш, гроздьями висели на деревьях.

До прибытия обоих рыцарей герольд подъехал верхом к воротам ристалища напротив госпиталя Сен-Жерве и громко объявил, после того как смолкли трубачи:

– Теперь слушайте все, сеньоры, рыцари и жители города Парижа, что повелевает наш государь, а в его отсутствие – супруга его, королева Франции. Пусть каждый будет без оружия и без брони, какою бы она ни была, исключая стражу и иных, коим сие положено. Государыня наша запрещает любому восседать на лошади из опасения потерять ее; те же, кто введет на поле бойцов, у ворот должны сойти с коней и немедля отослать их. Запрещается, кроме того, кому бы то ни было говорить, кричать, подавать знаки, кашлять и тому подобное; все это – под страхом лишиться жизни и имущества.

Первым, как и надлежало по правилам, явился Тюдель; за ним Гастон. Тот, кто не являлся, считался побежденным. У ворот Тюдель обратился к маршалу ристалища Жану де Вьенну:

– Досточтимый сеньор, по повелению нашего государя, а в отсутствие оного[69]…

За ним – Ла Ривьер с той же формулировкой. После этого оба противника въехали на ристалище и, подняв забрало, встали напротив королевской ложи. Вслед за этим вновь полилась речь одного, затем другого[70]. После окончания монолога оба рыцаря подали маршалу бумаги, содержащие только что произнесенный текст. Едва де Вьенн их принял, как герольд вторично огласил уже им сказанное. Потом Тюдель встал на колени перед богато убранным столом, заменявшим алтарь; на столе – подушка с распятием и служебник, тут же священник со словами:

– Итак, рыцарь, вызвавший, вы видите здесь доподлинное воспоминание Спасителя нашего, Бога истинного, Иисуса Христа[71]…

Затем маршал взял Тюделя за обе руки (в перчатках), правую руку положил на распятие, а левую – на служебник, открытый на каноне, который начинался словами «Te igitur», и предложил ему произнести следующую клятву:

– Я, такой-то… во имя Спасителя Иисуса… клянусь, что я[72]…

Повторив все это, Тюдель вернулся в свою палатку (по правую сторону королевской ложи). Вслед за ним почти такую же клятву произнес Гастон, после чего также был уведен в свою палатку (по левую сторону). Затем обоих противников заставили произносить клятву вместе, для этого их вывели из палаток и в сопровождении стражи медленно подвели к алтарю. Здесь оба встали на колени перед распятием; маршал снял перчатки с правой руки каждого и положил их по обе стороны распятия. Священник вновь затянул нудную песню о страданиях Христа[73]…

А люди переминались с ноги на ногу, замерзали. Но конец церемонии еще не скоро. Маршал спросил Тюделя:

– Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?

Тюдель совсем закоченел, ему было уже все равно. Он дал согласие, и маршал заставил его, а за ним и Гастона вновь повторить клятву с добавлением: «Клянусь раем, душой, жизнью и честью, что дело мое святое и правое». Священник поднес распятие к губам того и другого. Оба приложились, встали с колен и вернулись в палатки. Священник удалился с распятием и служебником, а герольд в третий раз прокричал то же самое…

Воцарилось молчание. Все ждали. Кто-то из зрителей уже уходил, вконец окоченев… Но вот на середину ристалища вышел герольд и выкрикнул три раза:

– Исполняйте ваши обязанности!

Тут оба противника, сняв прежние шлемы и надев салады, наконец-то выехали друг против друга. Затем маршал, держа в руке перчатку, трижды прокричал:

– Начинайте!

Потом бросил перчатку, и битва началась[74].

Стычка вышла столь сильной, что оба копья, ударив каждое в щит противника, разлетелись вдребезги. Всадники, оставшись в седлах, вихрем промчались мимо друг друга. На турнирном поединке каждому в таких случаях давали новое копье, и так до трех раз. Судебный поединок такого не предусматривал, поэтому оба бойца, развернувшись, обнажили мечи. Количество ударов, как на турнире, не ограничивалось; бой шел до победы одного из участников.

Они бились яростно, со злостью, не слезая с коней. Звенела сталь, отскакивали, порою скользя, клинки от щитов; мялись доспехи, тупились мечи, ударяя в наручи и набедренники. Щит у Гастона неожиданно дал трещину, и он едва успевал поворачивать его, чтобы клинок противника не угодил в расщелину и щит не раскололся пополам. В то же время он выжидал момента для нанесения удара по шлему: сплющится железо, и исчезнет прорезь для глаз, во всяком случае для одного. Хорошо бы попасть острием в щель: с силой повернув рукоять, можно сорвать шлем с головы. Но тот надежно крепился к наспиннику и оплечьям. Метя в узлы крепления, Гастон пропустил скользящий удар в грудь; железо погнулось и уперлось в ребро. Чуть сильнее – и лезвие распороло бы нагрудник. Выпрямляясь, Тюдель замешкался, и меч разрубил ему крепление слева. Оставалось нанести удар именно с этой стороны, причем не прямой, а боковой, наотмашь, во всю ширину руки. Гастон понял это, но противник был начеку и поднял щит выше. Теперь его не достать ни с той ни с другой стороны. Хорошо бы выбить щит или расколоть, но как? Только Гастон успел об этом подумать, как увидел опасность; не закройся он – пропустит удар! И меч уже падал,