Это всё ты - Елена Тодорова

становится едким и опаляющим. Чувствую, как влага жрет глаза. Чувствую и то, как они воспаляются.

Зачем-то улыбаюсь… Это, мать вашу, нервное. И, сука, явно лишнее. Тряхнув головой, избавляюсь от эмоции.

Ю тем временем краснеет и вжимается в кресло, словно хотела бы исчезнуть.

– О чем? – шелестит едва слышно.

Очевидно, вынужденно.

– О чем думаешь в свете последних известий?

Пиздец, выразился… Но уж как сумел.

Смотрю на Ю и с сожалением морщусь. Мотаю головой, мол, не хотел так говорить.Челюсти сводит, будто чего-то кислого хлебнул. Натужно тяну носом наэлектризованный воздух.

И в этот момент лицо Юнии меняется. Заметив, как скривилась, толкаю руль влево и выжимаю тормоз, чтобы освободить полосу движения и остановить машину.

Стоим практически в обочине, но я по привычке врубаю аварийку. Секунд пять ее слушаем, пока Ю окончательно не срывается.

– Моя бабушка умерла, Ян… Умерла! Пока я с тобой… Пока мы… О чем я могу думать? – скулит, хватая рывками кислород.

– Говори, – подталкиваю, понимая, что грядет настоящая истерика. – Просто скажи, Ю. Все, что думаешь, и что чувствуешь. Я приму все. Только не молчи! Не вязни в этом мраке. Одна не вязни. Давай обсудим все, как есть!

– Это… – выдыхает Ю. Но не заканчивает. Набирает с шумом воздух, прежде чем выпалить: – Все из-за меня!

– Нет, – отражаю твердо.

– Да!

Рыдая, Юния пытается вырвать руку, которую держу. Бьется и бьется плечом в дверь. Я сжимаю крепче, чтобы остановить.

– Если бы я не убежала с тобой… Бабушка была бы жива! Она из-за меня разнервничалась! Из-за меня!

– Просто от нервов люди не умирают, – проговариваю с внушительным спокойствием. Пытаюсь передать его ей. Да и сам… Расходиться не хочу. – Видимо, у нее были проблемы со здоровьем. Так совпало, что ее организм не справился именно этой ночью. Это трагическое стечение обстоятельств. Неприятно, не спорю. Но нашей вины в этом нет.

Продолжая плакать, Ю мотает головой.

Мать вашу…

Не слышит меня.

– Неприятно??? – подвывает моя зая. – Есть, Ян… Моя вина точно есть!

– Нет же, Ю… – выдыхаю со скрипом и сразу же тянусь, чтобы обнять. Ненадолго прижимаю к груди, отстраненно отмечая, какая бойня там сейчас происходит. – Сама поймешь… Со временем, Ю. Сейчас тебе больно. Ты не можешь думать трезво.

– Конечно, больно, Ян, – хнычет, обвивая руками мою шею. – Я этой болью растерзана… Оглушена виной… Уничтожена стыдом… Никогда больше заниматься этим не хочу!

Сглатываю, ощущая нездоровое давление в ушах. Слышу этот звук так четко, как и удары своего перебитого сердца. Изнутри меня наружу будто динамики выведены.

– Не хочешь – не будем, – заключаю надорванным тоном.

Ю затихает и отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Не веришь, что смогу?

Выдав судорожный вздох, она неопределенно качает головой.

– Я хочу тебя. Всю тебя, Ю. Дело ведь не только в сексе. Его в моей жизни было предостаточно.

– Но… Ночью ты делал все эти вещи…

Сморщив лоб, усмехаюсь.

– Да, – выдаю приглушенно. – Я хочу делать все эти вещи с тобой, – как ни выравниваю тон, голос предательски садится. – Хочу, чтобы ты позволяла мне то, что никогда не позволишь другому. Хочу дарить наслаждение тебе и выжимать из твоего тела собственное. Хочу доводить нас до исступления, до безумия… Но это не главное.

– Прекрати-прекрати, – тараторит Ю, жмурясь и рдея. Лицо ее буквально пышет жаром. – Не говори об этом больше.

– Не буду, если ты пообещаешь не связывать эту ночь с кончиной своей бабушки.

– Это…

– Это все, о чем я прошу.

Сжимаем ладонями лица друг друга. Сталкиваемся лбами. Понижаем тон до шепота.

– Не знаю… Возможно ли это?

– Я знаю. Возможно.

– Я не знаю… Не знаю… – голосит тихо, но скулит так мучительно и так жалобно. Сердце рассыпается. В порошок. – Не знаю, как это пережить…

Вытираю пальцами горячие слезы. Целую соленые губы.

Позволяет. Боже, хвала тебе, позволяет.

– Бабушки нет… Представляешь?.. Это так больно… Так больно, Ян… Никогда подобного не ощущала… Я сама умираю…

– Это пройдет, Ю… Обещаю.

– Пройдет?.. Как это может пройти?..

– Пройдет, – повторяю.

И целую глубже. Настоящий контакт инициирую. За грудиной прошивает молниями, ведь Ю отвечает. Блядь, как она отвечает… Неожиданно страстно. Усилителями этой страсти, безусловно, являются жгучая боль, заплесневевшая горечь, бездонная вина и беспредельное отчаяние. Вцепляемся друг в друга, не скрывая душевного надрыва. Выплескивая чувства, небо на землю обрушиваем. Тяжело, темно и страшно под его весом становится. Задыхаюсь. По щекам ползут одинокие, но самые настоящие слезы. И все же на каких-то резервных силах я продолжаю целовать Ю. Не могу отпустить. Боюсь. Сжимаю так напряженно, кости трещат.

– Я-я-ян…

– Я люблю тебя, Ю. Я тебя люблю. Я тебя люблю, – бомблю горячо, перекрывая расползающуюся по нутру безнадегу.

– Я-я… Я тоже… Тоже люблю тебя, Ян!

После этого мне становится легче. Я даже могу сделать полноценный глубокий вдох.

– Все ведь в силе, зай? Мм-м? Наш уговор… Ты уедешь со мной, когда все утрясется?

Чувствую выдох Ю, когда она открывает рот, чтобы ответить. Но слова вкусить не доводится.

Мощный удар сзади. Оглушающий скрежет металла. Пронзительный звон разбивающихся стекол. И нас сметает в заснеженный кювет.

Пока летим, сгребаю Ю. Пытаюсь уберечь, закрыть собой, спрятать за ребрами, где ей, как части меня, самое место. Слышу, как она визжит, пока нас кидает. Ощущаю, как вжимается. В какой-то момент кажется, что к концу пути реально в одно целое сплавимся.

Но…

Все прекращается. И я помимо нестерпимый боли в грудной клетке чувствую шевеления Юнии.

Отлепляю ее от себя, чтобы осмотреть. Морщусь при виде крови на лице. Шумно втягиваю воздух. Отстегиваю ремни. Начинаю ощупывать.

– Я в порядке… – толкает она, когда я уже сам в этом убеждаюсь, проинспектировать каждую часть ее тела, даже ноги.

Притянув обратно, с надрывом обнимаю. Грудь резко сокращается, как ни пытаюсь сдержать эмоции.

Из динамиков расходятся звуки входящего вызова. А я все давлю Ю на себя, в себя… Не могу ее отпустить!

– Ответь… – шепчет она между всхлипами.

Отвечаю, когда вижу на экране емкое «Папа».

– Слушаю, – стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но лишние вибрации все же прорываются.

– Господи, Ян… – вздыхает отец с явным облегчением. – Ты