Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

С падением Хрущёва («на сковыре Никиты», как выразился об этом историческом событии Александр Исаевич) был отправлен на пенсию и Лебедев. И культурой стал заведывать – к тому времени уже секретарь ЦК, а вскоре и кандидат в члены Политбюро – Петр Нилович Демичев.

О стиле его партийного руководства тоже рассказывали разные забавные истории. Вот одна из них.

Было это ещё до того, как он был «брошен» на культуру. Но уже занимал высокий и ответственный партийный пост секретаря МК – Московского Городского комитета партии. А там, в МК, у них более или менее регулярно проводились разные встречи, совещания: то с деятелями культуры, то со строителями, то ещё с кем-нибудь. И вот проводит Петр Нилович очередную такую встречу: на этот раз – с членами Московской коллегии адвокатов.

Участники встречи выступают с речами. Кто благодарит высокое начальство за помощь в работе, кто жалуется на разные трудности, кто взывает о помощи. Все идёт – как всегда в таких случаях. Но чем внимательнее вслушивается Петр Нилович в речи адвокатов, тем яснее открывается ему во всем своём безобразии их повседневная деятельность. Оказывается, – понял он, – адвокаты защищают преступников!

Нет, он и раньше, конечно, знал, что адвокат – это защитник. И функция его в суде заключается в том, чтобы защищать обвиняемого. Но он полагал, что адвокат выполняет эту свою функцию лишь в разного рода неясных случаях: когда вина обвиняемого не доказана или доказательства эти вызывают некоторые сомнения. А тут вдруг выяснилось, что адвокаты защищают и самых что ни на есть настоящих преступников. Отлично знают, что человек совершил уголовно наказуемое деяние, ни на секунду в этом не сомневаются – и все-таки защищают!

– Товарищи! – сказал потрясённый Петр Нилович, когда эта истина открылась ему во всей своей отвратительной наготе. – Это что же происходит? Партия ведёт беспощадную борьбу с преступностью, а тем временем тут у нас, под самым носом, в самом центре Москвы обосновалась организация, вся деятельность которой направлена на защиту преступников!.. Вот мы тут обсуждаем, как лучше наладить вашу работу, какую помощь вам оказать и все такое... А не можем ли мы просто взять, да и закрыть эту вашу контору?

Председатель Московской коллегии адвокатов, к которому, как он понял, и был в первую очередь обращён этот неожиданный вопрос, встал и сказал:

– Вы все можете, Петр Нилович!

Одним из первых, с кем Петр Нилович пожелал встретиться в новой своей должности начальника «агитпропа», был А. Т. Твардовский.

Приём прошел доброжелательно, и высказал Демичев, что хотел бы видеть и этого Солженицына. Где меня искать, Твардовский не знал и не обещал, но в этот день меня с неудержимостью вдруг потянуло в «Новый мир» – толкуй, что нет передачи мыслей и воль. Оттуда А. Т. созвонился тотчас, и назавтра, 17 июля, мне был назначен приём.

Почти вся редакция сидела в кабинете Твардовского. Давно я их всех не видел, и показалось мне чуждо и скучно с ними. В голове-то был «Архипелаг» да Тамбов 1921-го года, а они хором требовали от меня «проходимого рассказика», будто бы «публикация чего-нибудь» моего после двухлетнего перерыва (и в знак лояльности к новому Руководству) сейчас «очень важна».

Для них и для лояльного «Нового мира» – конечно, да. А для меня «проходимый рассказик» был бы порчей имени, раковиной, дуплом. Сила моего положения была в чистоте имени от сделок – и надо было беречь его, хоть десять лет ещё молчать.

А ещё все они (вслед за Твардовским, правда; это очень наглядно было у них, как они единодушно поддерживали мнение шефа по любым пустякам) настаивали, чтоб для завтрашнего визита я сбрил недавно отпущенную бороду. Независимый и беспартийный русский писатель, идя представляться начальнику партийного агитпропа (с какой вообще стати? Зачем?), я должен был непременно принять тот безликий вид, к которому привыкли в партаппарате. И так серьёзно меня в этом убеждали, будто серьёзней и дела в редакции не было. Я трижды, четырежды уклонялся, тогда стали требовать, чтоб я шёл не в легкомысленной апашке да ещё навыпуск, а в чёрном костюме при галстуке – это в июльскую жару!..

А я шёл на встречу с такой задачей: как можно дальше продвинуть ничейное сосуществование. Я не опасен вам нисколько – и оставьте меня в покое. Я очень медленно работаю, и у меня почти ничего не написано, кроме того что напечатано и в редакции. И в конце концов я – математик, и готов вернуться к этой работе, раз литература не кормит меня.

Это был – исконный привычный стиль, лагерная «раскидка чернухи»; и прошло великолепно. Сперва очень настороженный и недоверчивый, Демичев в ходе двухчасовой беседы потеплел ко мне и во всё поверил... В его тихом голосе совсем отсутствовало живое чувство, но к концу даже проявилось облегчением. Он был крайне невзрачен, и речь его была стёртая...

– Всегда ли вы понимаете, чтo пишете и для чего?

Тихо!.. Я-то, конечно, всегда понимаю, для этого я достаточно испорчен русской литературной традицией. Но объявлять об этом рано. Осторожными шагами я иду по скользкому:

– Смотря в каких вещах. «Для пользы дела» – да: утвердить ценность веры у молодежи; напомнить, что коммунизм надо строить в людях прежде, чем в камнях. «Кречетовка» – с заведомой целью показать, что не какое-то ограниченное число закоренелых злодеев совершали злодейства, но их могут совершить самые чистые и лучшие люди, и надо бороться со злом в себе... А в «Матрёне» и «Денисовиче» я... просто шёл за героями. Никакой цели себе не ставил.

(Это место окажется для него ключевым в разговоре. В нескольких публичных выступлениях он будет рассказывать одними и теми же словами, как он припёр меня к стенке вопросом – зачем я пишу, и я не нашёлся ничего сказать, кроме как повторить устаревший и уже не годный для соцреализма довод – «иду за героями». А их надо вести за собой...)

– Да, – важно сказал Демичев. – Хотелось бы, чтоб он (Иван Денисович. – Б. С.) больше прислушивался к тамошним сознательным людям, которые могли бы дать ему обьяснение происходящего.

(А где ты был со своим объяснением, когда это происходило? Что б вы с той повестью бедной сделали, если б я ещё всё объяснил?..)

Я: – Для охвата всей лагерной проблемы потребовалась бы ещё одна книга. Но – (выразительно) – не знаю, нужно ли?

Он: – Не нужно! Не нужно больше о лагере! Это тяжело и неприятно...

На градусе взаимной откровенности выдал я ему и свои творческие задушевные планы: «Раковый корпус».

– Не слишком ли мрачное название?

– Пока условное. Там будет работа врачей. И душевное противостояние смерти. И казахи, и узбеки.

– А это не будет слишком пессимистично? – всё-таки тревожился он.