СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

Всё началось с одного пузырька воздуха.

Заслонка одного из клапанов в автономной геомашине ФН0503, именуемой нормальными людьми «робоход» задрожала, чмокнула и пропустила немножко воздуха. Совсем чуть-чуть. Мыши не хватило бы надышаться. Пузырёк попал в маслопровод. Он бы в нём остался. Его бы выдавило в штатном режиме. Но десантый корабль с целой бригадой робоходов в этот самый момент утюгом летел вниз от советской орбитальной станции «Росток» на планету [email protected] Русские называли планету «Грязевой» или – в народе – «Грязнюкой», американцы – «Шелли». И те, и другие планету ненавидели. Они торчали здесь уже который год, прыгая с орбиты на планету и обратно, раз в несколько дней. Теряя, как теряет стареющий мужик волосы, счёт грязевым приливам, обрывам связи с Землёй и коротким, но выматывающим душу перегрузкам.

Перегрузки сделали своё дело, и пузырёк воздуха погнало по маслопроводу, как по венам. Жужжащий привод помпы чуть-чуть привзвизгнул, и датчик педантично зафиксировал крохотную потерю давления. Бортовой компьютер получил сигнал и сделал то, что должен был сделать: пришпорил помпу маслопровода и запустил автоочистку двигателя. Пузырёк вынесло куда-то на обочину контура, где он и застрял в расширительном бачке, невидимый, как камень в почке. Робоход выбило из штатного режима, и он стоял, вроде бы совершенно флегматичный, но с разогнанной помпой и двигателем, урчащим, как больной живот. Кстати, не верьте, если журналисты расскажут вам, что «названы причины крушения самолёта». Даже кухонные роботы не ломаются по какой-то одной причине. Надёжную машину может убить только сочетание факторов. И один из этих факторов обычно – человек.

Саша Лихачёв лежал в операторском кресле, закинув правую руку на голову. Кожзам и поролон с подлокотника слезли, оголив неуютный металл, и руку приходилось куда-то девать. Второй оператор, положенный по штатному расписанию, остался на станции, сославшись на отравление. Лихачёв видел напарника в гробу, поэтому назначение работать в одиночку принял без приличествующей случаю сочувственной матершины. В конце концов это был шестьсят какой-то вылет, и всё шло как обычно: датчики моргали, камеры пялились в коричневый туман Грязнюки, не разбирая, конечно, ни черта. Посадка шла нормально. Вот-вот – и будет сигнал о снижении.

Альтиметр пожужжал и гавкнул, как послушный пёс. Ага, полдела сделано: корабль рободесанта как всегда благополучно вынырнул из станции, висящей над планетой, упал в неё, как камешек в апрельскую лужу, и завис в полужидкой атмосфере, ожидая отлива. Перчинка в густом фасолевом пюре. Зёрнышко арахиса в шоколадном мороженом. Лихачёву хотелось нормальной еды. На обед давали такое, что он даже его не ждал, хотя перед вылётом привычно наворчал на дежурного по столовой, чтобы пайка была готова к шести часам. Дежурный свинья и красит ногти, что уж совсем ни в какие ворота. А и хрен на него. Главное, чтобы опять отлив не задержался. Будь он неладен. Если бы не стервозный характер Грязнюки – не было бы этого уродливого цирка, в котором Лихачёв младший гимнаст при старшем клоуне. А всё потому что Грязнюка прячет самое дорогое под самым опасным. Вообще на ней нет практически ничего, кроме грязи. Грязи жидкой, грязи твёрдой и грязи газообразной. Ну, то есть люди, конечно, придумали для неё какое-то романтично-футуристическое название. Типа «эллоклос» или «эллосокс». Лихачёву оно было ни к чему. Он в этой грязи плавал и знает, что звучное название ей идёт как станционному фельдшеру-наркоману белый халат. Да и с грязью на самом деле всё просто: газообразная людям нафиг не нужна, жидкая нужна, но она растворяет почти все известные науке металлы и сплавы, а потому слизывает с кораблей обшивку, как сахарную пудру с пончика. А твёрдая…

За твёрдую промышленники убиваются на торгах, поставщики убивают конкурентов, а малазийцы посылают на верную смерть шпионов. Генералов выносят с совещаний в предынфарктном состоянии, комиссары скрипят зубами, а сходится всё на Саше Лихачёве, которого все готовы убить – и начальство, и американцы и каждый второй механик. И которого сейчас больше всего беспокоит горячий обед, на который сегодня не будет жареной курицы. И картофельного пюре с селёдкой. И борща. Да в общем-то, вы знаете, ничего из того, что люди называют обедом. Это его огорчало больше всего. А то, что он сейчас торчит на чужой планете и ближайшая вещь, которую можно назвать домом – долбаная станция – висит над Грязнюкой за сто двадцать километров от него, да и станция сама пребывает в Запрыжковье, что значит «хрен его знает, где это именно, и как мы сюда попали никому до конца не ясно, и никто не гарантирует, что получится вернуться обратно», — эти мысли беспокоили его в меньшей степени.

Ну потому что надоело. Это всё длится третий год: можно бороду отрастить, сбрить, забыть, отрастить снова и заплести две неуставных косички на подбородке – что Лихачёв и сделал. И ничто не обещает перемен. Посылать новые корабли, отвоёвывать планету – дорого. Проще жить как есть: висим над планетой, ждём отлива жидкой грязи. Прыгаем на освободившийся клочок суши раньше американцев. Разворачиваемся, выгоняем стадо робоходов из корабля, хаваем твёрдую грязь в двадцать ковшей. Ждём, пока спустятся американцы. Привычно отбиваемся от американцев. Это же не война, это такая геология, правильно? Те обиженно отлетают, висят поодаль, зыркая на советских как невоспитанная ворона из мультика про Мимимуку, и роняют остатки «Дивауреров» в хлюпающую кислотную жижу. Которая, кстати, уже к тому моменту наступает и наступает на единственное сухое пятнышко твёрдой грязи. Надо успеть нахаваться, загнать робоходов в отсек и – обедать. То есть, домой, на станцию. Вверх.

И сколько ещё так? Неизвестно. Либо исследовательский центр таки родит рецепт переработки нетвёрдой грязюки в твёрдую. Либо прилетят малазийцы и всех разгонят к чертям. А пока…

Лихачёв перешнуровал ботинки, попил воды. От скуки перепроверил связь со станцией. Потом снова расшнуровал левый ботинок, чтобы по закону подлости именно в этот момент радар сообщил об отливе.

Так и случилось: радар пискнул, автопилот плавно качнул корабль и потянул его к суше. Что-то цокнуло и полыхнуло, как фотовспышка: это американцы пытаются перегородит дорогу выстрелами. Как всегда бесполезно: тапочки достаются тому, у кого радары глазастее и робоходы зубастее. То есть тому, кто посередь пустого космоса из ничего и кучки запчастей может собрать что-то злое, громыхающее и живучее. Да хотя бы шоблу робоходов. Во какие. Красавцы. Лихачёв живо большими пальцами заправил концы шнурков в ботинок, чтобы не болтались, и бросил взгляд на монитор: ворота только начинали подниматься, но в шлюз уже насосало коричневого тумана. Лампы скупо освещают робоходов, стоящих плечом к плечу, как чёрные пешки во втором ряду шахматной доски, грудью закрывающие коней, слонов и, конечно же, короля с королевой. Лихачёв чуточку тронул рычажок и робоходы дружно сделали шаг вперёд.

— Е-два – е-четыре, президент Килминстер, — сказал Лихачёв. И тут же осёкся: один из робоходов не тронулся со своего места. Пальцы выбили из клавиатуры привычное «тррр-тыдт», и на экран прыгнула сетка зелёных цифр.

— Нашёл, когда двигатель прочищать, — Лихачёв цокнул языком. — В строй, товарищ! Чтоб тебя уконтрацепило.

Лихачёв перезабил несколько команд и убедился, что робоход шагнул на место. Карту состояний боевой машины обсыпало красными пятнами, как детское лицо ветрянкой, но Лихачёву было уже не до этого.

Потому что началось.

Со стороны всё выглядит заторможенно и лениво, как плаванье фрикаделек в дымящемся супе. Робоходы, похожие на гибрид паука с циркулем, вышагивают над клубами тумана, понуро мотая головой-кабиной. Пушки десантного корабля задирают стволы вверх, как будто ждут, что с неба спустится гигатская рука и поставит в ствол цветок гвоздики. Но не дожидаются. Американский корабль разжиревшей мухой болтается над бесконечным морем и нервно помаргивает огоньками орудий. Вылетаюших снарядов не видно. Лязга и чавканья не слышно. Коричневый туман впитывает все звуки в себя и хоронит. Робоходы вгрызаются в твёрдую грязь под ногами, как голодный немецкий пацанёнок-беженец в яблоко, предложенное каким-нибудь участливым поляком. Но и это скрыто туманом. Каждый робоход, набив брюхо, посылает сигнал Лихачёву на корабль, и на мониторе вспыхивает зёленый квадратик. Его Лихачёв засекает самым краешком внимания. Сам он напряжённо барабанит по клавишам, рявкает команды, стучит ногой по педали, мотает головой, чтобы навести прицел на нужный сектор крохотной, оголившейся на считанные минуты, долины.

Как странно, думает Лихачёв. Я управляю робоходом, а какой-нибудь большой военначальнег вроде генерала Постникова управляет мной. Шёлк по клавише – и десять лихачёвых улетели на пять лет в Запрыжковье. Не давать же им отпуска раз в месяц, правильно? Слишком дорого. Перебьются. Послужат. А мы отблагодарим. И двигатель смажем за государственный счёт, когда на пенсию выйдут. А иначе как? Кто-то же должен положить свою жизнь на это дело. И наши люди кладут. А куда деваться. Все помнят американский скандал, когда солдатам пытались скормить бодрящие препараты, чтоб им работалось веселей и домой меньше хотелось. Пресса подняла такой столб пыли, что из Москвы видать было. А у нас – ну дали бы нам препараты, мы бы съели. Никто бы не думал возмущаться. Но нам не давали. Впрочем, наши и без таблеток в космос просятся.