Лукашенко. Политическая биография - Александр Федута

Что в результате?

«В результате сюда приходят только экономические авантюристы, которые знают, что и сколько они реально могут тут урвать, — считает Геннадий Грушевой. — И Лукашенко кому-то обязательно эту возможность дает. Поэтому сюда будут ходить с инвестициями такого рода и западники, и россияне, и своих авантюристов тут тоже накопилось достаточно много. Сюда не приходит ни одна компания, которая строит стратегию на десятилетия. Партнеры — только временщики, которые рассчитывают за год, за два, за три в этих условиях что-то получить.

И сам Лукашенко тоже не хочет стратегических партнеров. Он же сам по натуре лохотронщик. Ему нужно где-то урвать, схватить — и ушел».

К этому следует добавить только то, что главный «лохотрон» Лукашенко попытался разыграть все-таки не в экономике, а в политике.

Но роль «лоха» в этой игре он все равно отвел братской России.

Он «посадил» Беларусь на «иглу» дешевых российских энергоносителей и кредитов, на «иглу» весьма благоприятного российского рынка. Но и Россия оказалась на «игле» заклинаний о братской любви и готовности сливаться чуть ли не в единое государство.

Лукашенко не был бы Лукашенко, если бы не попытался этим воспользоваться.

Глава вторая. Царь Борис и шкловский «самозванец»

Великий реформатор — и в маленькой стране?

Василий Леонов рассказывал мне, как в мае 1995 года после победоносного референдума об изменении государственной символики его пригласил к себе автор нового герба Леонид Синицын:

— Василий Севастьянович! Идите к нам в команду!

— Да я и так у вас работаю.

— Нет, вы не поняли! Идите в команду политическую. Ельцин уже стар. Глядишь, год-другой, и Александр Григорьевич будет править в Кремле. У них там нет политика, равного ему.

По словам Леонова, он тогда подумал, что у главы Администрации белорусского президента поехала крыша. Со своей страной не успели толком разобраться, реформы провести, результатов добиться. Куда же в Россию лезть?!

Синицын, правда, сам подобного разговора не помнит: «Я не помню, что я с Леоновым эту тему когда-нибудь обсуждал. Может, гипотетически шло обсуждение…». Но вместе с тем он и не отрицает, что подобные мысли витали:

«Отчасти я понимал, что потенциал Лукашенко позволяет ему участвовать в большой политике России. Мы же много ездили по России, я видел, как народ к нему относился. Я понимал, что если дать Лукашенко возможность, то он в России, конечно, сможет победить».

Понимали это и многие другие тогдашние члены лукашенковской команды. Говорит Анатолий Лебедько:

«У него была возможность начать в Беларуси рыночные преобразования. Но кто бы его тогда вообще заметил? Великий реформатор в маленькой стране? Я думаю, что все-таки была у него идея заполучить шапку Мономаха. И она двигала им. Я не знаю, развилась она естественным путем, от его личностных качеств, или кто-то его постоянно подталкивал. Но Лукашенко с самого начала рассматривал Беларусь только как некую ступеньку в своем политическом восхождении».

Несколько лет спустя, летом 1999 года, «лавры» человека, который «подталкивал и подпитывал» Лукашенко, попытается присвоить придворный политтехнолог петербургского градоначальника Владимира Яковлева некто Сергей Давитая475:

«Мы занимались положениями программы руководителя страны. Одна из них — лидер славянских государств (я так думаю, вы видели результат). Вторая — народный президент (она шла параллельно и плавно менялась в связи со сменой идеологов). Третья программа — руководитель народа (она сейчас выполняется). Ее задача — выход Лукашенко на тенденцию руководителя России»476.

Я встречался с Давитая в Москве: нас познакомил Аркадий Бородич.

Энергия Давитая велика, но когда на визитной карточке человека ты читаешь слово «гений», поневоле задумываешься, не имеешь ли дело с шарлатаном или ловким политическим авантюристом. Или с сумасшедшим… Тем не менее приезд его группы в Минск свидетельствует, что в России и тогда были люди, готовые помочь Лукашенко достичь кремлевской вершины власти.

После триумфальной победы 1994 года у Лукашенко не могло быть и тени сомнения в том, что окажись он вместо маленькой Беларуси в огромной России — и там бы победил. В этом убеждали его не только восторженные и ослепленные победой соратники, но и объективные условия: сходство ситуации и ментальная близость постсоветских россиян и белорусов. Было понятно, каких слов и действий ждет от него российский избиратель.

Стоило попробовать. Что он терял в случае поражения? Ничего — Беларусь все равно остается за ним. А в случае победы он получал огромную Россию, где можно развернуться, доказать свое мессианское призвание, всем продемонстрировать, как он прав, обращая в реальность народные чаяния.

Дело было за малым — получить юридическую возможность избираться в России. А там — дождаться удобного момента.

Ельцин позволял ему все…

Но у Кремля был хозяин — Борис Ельцин.

Восхождение Лукашенко совпало с закатом Ельцина.

Несомненно, какие-то черты Лукашенко, однажды даже грохнувшего «на счастье» фужер об кремлевский пол, напоминали Ельцину его самого — только молодого, энергичного, способного повести за собой народ и снести все преграды. Напор Лукашенко должен был импонировать Ельцину, который и сам был вынесен на вершину политического Олимпа волной народного возмущения против опостылевшей всем партийной номенклатуры.

Ельцин должен был чувствовать за собой и грех: ради того, чтобы избавиться от мешавшего ему Горбачева, он согласился с уничтожением Советского Союза. Произошло это в Беларуси, в Вискулях, где, как вспоминает участник той памятной встречи Станислав Шушкевич, «одурачили мы его с Кравчуком. Кравчук был заинтересован, чтобы было подписано соглашение, в котором Россия признает независимость Украины, и я был заинтересован. И поэтому мы были горячими сторонниками тех предложений, которые позволяли ему отбросить Горбачева». Евгений Примаков считает, что «сказывался у Ельцина "беловежский комплекс", когда в одночасье были приняты далеко не во всем продуманные решения»477.

Потому явление молодого энергичного политика, сторонника решительной интеграции с Россией, да еще и из тех самых мест (по российским масштабам что Шклов, что Беловежская пуща — все одно), где этот самый грех был взят им на душу, Ельцин должен был воспринять как волю случая: а вдруг с этим парнем все и наладится?

Похоже, именно здесь причина покровительства и снисходительного отношения Ельцина к начинающему коллеге.