Семилетка поиска - Мария Арбатова

Белокурая. Никит, что происходит?

Никита. Ничего. Если кто и виноват, то я сам и во всем.

Белокурая. Что-то произошло между твоим звонком и сегодняшним днем?

Никита. Отвечу, но развивать тему не буду. Когда я позвонил тебе с поздравлениями, ты назвала меня «козлом» и, похоже, была не одна… Я, конечно, давно чувствовал, что ты разменяла меня по трояку… Но есть более важная причина. Я в Новый год понял, что люблю свою жену и своих детей. Я буду строить свое счастье в своей семье и, уверен, мне это обязательно удастся.

Белокурая. А уж как я в этом уверена! Так мы теперь будем поддерживать вежливые отношения или никаких?

Никита. Вежливые… в ограниченном варианте.

Белокурая. Что бы этот термин значил?

Никита. Не готов комментировать.

Белокурая. И кто же разъяснит мне формат отношений?

Никита. Очевидно, жизнь…

Белокурая. Мне кажется, люди не должны расставаться, не поговорив…

Никита. Возможно… Но не сейчас…

Белокурая. А когда?

Никита. Не знаю…

Белокурая. Это говорит о том, что ты боишься разговора…

Елена только начала «прижимать его к борту», но он отключился.

– Кать, почему меня сегодня все мужики обижают? – грустно спросила Елена. – Может, там чего в гороскопе не так?

– И много уже обидело?

– Два.

– Звони третьему, четвертому… Закон больших чисел: все в ситуации самостоятельно разруливается из-за обилия компонентов. Кстати, я тебе на мыло послала письмо. Там несколько вакансий для твоей девочки. Открой его на домашнем компьютере и передай ей.

– Спасибо! Что бы я без тебя делала?

Надо было начинать писать новый текст, но совсем не хотелось. Подошла к окну, задумалась. Раньше она имела сто раз созванивающегося с ней среди дня, гуляющего вместе по вечерам и храпящего ночью под боком милого Караванова. Теперь получила свободную возможность манить в постель понравившегося мужика. И получать за пару часов такой секс, какого не получала в браке за месяц, не потому что Караванов не мог его дать, а потому что они уже не хотели столько давать друг другу. Это делало ее свободной, молодой и востребованной. Но оборачивалось экзистенциальной тоской…

Она легко отстраивала параллельные сюжеты, но отчетливо понимала, что тоска происходит из-за того, что нужен один столбовой. И больше не нужно ничего. Вот и с Зябликовым, пыталась взлететь, замахала крыльями, пробежала пару шагов и остановилась как вкопанная.

Вроде и все при нем, и говорит, и чувствует на том же языке. И химия сводит с ума. Но какая-то в нем есть… необязательность в ее жизни, намекающая на то, что ради комфортных для него отношений она не совершит ни одного телодвижения.

Она уже понемногу переходила в формат «сингла». Это давалось нелегко, потому что любила готовить, кормить и отвечать за всех. Как-то брала интервью у банкирши на кухне и удивилась плите с закрытой крышкой. Та поймала взгляд и пояснила:

– Дети выросли, а мы с мужем не готовим. Завтракаем бутербродами. Обедаем в ресторане, ужинаем тоже. Иногда домработница что-нибудь по моей просьбе делает. А для гостей повар привозит все из ресторана…

Елена страшно удивилась. А еще больше удивилась, поняв, что перед ней совершенно счастливая пара, соединенная не общей тарелкой супа, а любовью, поддержкой и доверием. Она, конечно, и сама не собиралась быть кухонной машиной, которой уже стали ее многие подруги и теперь ненавидели за это своих детей, мужей и остальное человечество; но чтоб плита была закрыта крышкой…

– Вот что, коханая моя, – обиженно сказала потом Катя. – Эта твоя банкирша напоминает мне фантастические книжки из детства. Там люди уже питаются таблетками, а не жратвой. И размножаются в пробирке!

А где же золотая середина? Кормить Лиду наперебой или смотреть, как она ест магазинные пельмени. А потом будет период, когда деньги кончатся и она будет сосать лапу… И это надо стойко перенести, чтобы дать ей вырасти.

– Вы пытались жить в тираническом симбиозе с мужем и дочерью, и это их разрушало, – говорила Карцева. – Своей энергетичностыо вы не давали им развиваться. В каком-то смысле вы нарушали их права на самостоятельное развитие, потому что пытались передвигать их ноги за них…

Почему, будучи такой опекающей, она теперь не может ни грамма адаптировать себя под Зябликова? Не просто не может, а одна мысль об этом внушает такое омерзение, словно на нее надевают ошейник и наручники.

И она чувствует это сейчас, когда еще легко остановить потребность в нем. В нем как в ком? Как в носителе определенного поля, определенных отношений, определенных прикосновений, определенного света синих глаз, определенного запаха пепельных волос, от которого кружилась голова. То есть, несмотря на тоску по его телу и образу, она не готова ложиться под его характер.

Безусловно, брак с Каравановым, в котором можно было денно и нощно ставить рога – чем она почти не пользовалась, – страшно ограничивал ее в сексе. Все, да и она сама, считали ее полной оторвой; но, оказывается, только теперь, ближе к пятидесяти она дорвалась до реальных ухваток оторвы. И наконец-то позволила себе мести в постель понравившихся мужиков. Не так, как раньше, – мотивируя это недостатками очередного мужа. Она, наконец, позволила себе секс ради секса. И начала заниматься им столько, сколько хочется, и с тем, с кем хочется. А Зябликов выводил все в старый формат: я научу тебя настоящим отношениям. Да пошел он со своими настоящими отношениями…

У нее были долгие настоящие отношения с каждым из мужей, но к финалу брака вся настоящесть словно сдувалась. У Толика поехала крыша на неприспособленности к новой жизни, организм Филиппа перестал справляться с привычным количеством алкоголя. А Караванов, претендующий на молодух, резко состарился и начал нудить, в точности, как его очень пожилой отец: куда класть вещи, куда не класть. Начал вытаскивать замоченные кастрюли из раковины; устраивать вопли из-за того, что она бросила свою кофту на его стул; замечать, когда она, помывшись, забывала убирать в шкафчик маски и шампуни; уносить с кухонного стола то, что ему кажется лишним. А эти его любимые кастрюльки, которые нельзя поменять на новые, потому что он к ним привык! А страсть не выбрасывать коробочки и упаковки!..

Может быть, его и потянуло на молодух, потому что они спасали его от страха старости и были не настолько требовательны, чтобы 24 часа сопровождать его существование иронической ухмылкой. Их щебет заглушал в нем скрипучее старческое раздражение: опять все не на своих местах… Да, ему мешали случайно не попавшие в его умственные ячейки вещи, потому что они подчеркивали, что все не на местах в его жизни! Но ведь он сам ее именно так строил…