История Индий - Бартоломе Лас Касас

Одним из излюбленных стилистических приемов автора «Истории Индий» является образное сравнение. При этом он обращается не только к простым, напрашивающимся и постоянным сравнениям (индейцы у него почти всегда сражаются точно львы или тигры, а испанцы подобно псам грызутся из-за золота; испанцы расправляются с индейцами, «как режут и убивают ягнят на бойне» (II, 8); индейцы «поступали как цыплята или птенцы, которые улетают, прячутся и замирают, увидев или почуяв приближение коршуна» (II, 11) и т. п.); нередко сравнение у него развертывается в более или менее обширную метафорическую картину. Так, например, характеризуя действия членов Королевского совета, санкционировавших насильственное переселение индейцев с Лукайских островов на Кубу, автор пишет, что они допустили это, «видимо, полагая, что разумные люди ничем не отличаются от веток, которые можно срезать с дерева, перевезти на другую землю и там посадить» (II, 43). В другом случае, говоря о неэффективности тех предупреждений об ответственности, которыми лицемерно сопровождалась передача испанцам индейцев, Лас Касас прибегает к целой «цепочке» развернутых сравнений, подчеркивая, что подобные предупреждения столь же мало действенны, сколь «слова для голодного волка, которому передают овечек, говоря: „Смотрите, волк, я вас предупреждаю, что в случае, если вы их съедите, я буду вынужден передать вас собакам, которые разорвут вас на куски“ Точно так же и юноше, ослепленному страстью и любовью к девице, можно сколько угодно угрожать последствиями, и он может всячески заверять и клясться, что никогда и не помыслит приблизиться к ней, но попробуйте оставить его в комнате наедине с этой девушкой… Представьте себе, наконец, что некоему безумцу разрешают держать в руках остро отточенный нож и оставляют его в одном помещении с принцами и принцессами…» (III, 37).

Казалось бы, эта развернутая цепь сравнений убедительно раскрывает мысль Лас Касаса. Но он не довольствуется этим и в заключение этого пассажа, вновь возвращаясь к тем же сравнениям, подчеркивает, что «никакие сравнения не могут сколько-нибудь удовлетворительно объяснить, что означала передача индейцев в энкомьенду испанцам… Корысть и алчное стремление к золоту столь велики, что с ними ни в какое сравнение не идут ни голодный волк, ни юноша, охваченный любовной страстью, ни даже буйный безумец». И сами сравнения, и эти заключительные слова выполняют одну и ту же функцию — показать масштабы преступлений испанцев, их несоизмеримость с миром обычных отношений, и выполняют эту функцию весьма убедительно. Те же цели преследует Лас Касас, когда для усиления эмоционального эффекта прибегает к параллелизму определений и эпитетов, использует различные испанские пословицы и поговорки, насыщает свою речь метафорическими оборотами и т. д.

Подводя итог, следует сказать, что книга Бартоломе де Лас Касаса — не только один из самых ярких и интересных образцов испанской историографии эпохи Возрождения, не только замечательный человеческий документ, обличающий зверства колонизаторов на заре колониальной системы, но и талантливое и самобытное произведение испанской литературы, значение которого до сих пор еще в достаточной мере не оценено.

Труд Лас Касаса «История Индий» представляет собой ценный лингвистический документ. Он может быть объектом специального изучения по крайней мере в трех чисто языковедческих аспектах: 1) как документ, помогающий осмыслить некоторые особенности (главным образом лексические) формирования новой разновидности испанского языка на американском континенте; 2) как документ, отражающий проникновение туземной индейской лексики в словарь испанского языка; 3) как документ, отражающий элементы разговорной речи соответствующего периода развитая испанского языка.

Американизация элементов исконного испанского лексического фонда началась уже в самый ранний (военный) период колонизации Индий. Все виды артиллерийских орудий получают здесь родовое наименование tiros (букв. «выстрелы»). Именно в военной среде бронза стала называться словом metal, поскольку самый распространенный европейский металл — железо — в условиях влажного тропического климата вытеснялся бронзой. Использование камней в качестве метательных снарядов сделало слово piedra ‘камень’ синонимом bala ‘пуля’, откуда появилось сочетание типа doscientas piedras de plomo ‘двести свинцовых камней (пуль)’ Изменился объем понятия слова hierba (yerba) ‘трава’: произошло расширение смысла от частного значения «растительный яд» к значению «яд» вообще. Переход же от значения «трава» к значению «яд», «отрава» удостоверяется примерами из Лас Касаса вроде следующего: la yerba que ponen en las flechas con que matan (III, 37)[103]. В современных говорах мексиканской провинции Табаско словом yerba называют тарантула и других ядовитых насекомых.

Для обозначения новых предметов американской действительности испанцы обычно использовали уже имеющиеся слова. Выбор слова из арсенала маличных лексических средств определялся (а, следовательно, и ограничивался) наличием связи между новым предметом (понятием) и прежним значением слова. Возможность приспосабливания прежнего слова к обозначению нового предмета (понятия) возникала из наличия общего признака в содержании прежнего понятия (отраженного в прежнем значении слова) и нового понятия. Именно таким образом решали Лас Касас, Овьедо и другие «бывалые люди» задачу номинации новых «американских вещей» уже имевшимися лексическими средствами испанского языка. Новая географическая среда, иные культурно-исторические условия меняли содержание представлений, отраженных и закрепленных в старом слове, изменяя объем понятия, а вместе с ним и значение прежнего слова.

Новое применение испанского слова estancia (первоначальное значение — «пребывание», «жилище») для обозначения понятий «земельное владение», «поместье» сопровождается у Лас Касаса словами-синонимами, которые «толкуют» новое значение слова: están muchas estancias que llaman en nuestra Castilla cortijos, у en ella muchas haciendas de la tierra, huertas у granjerías (I, 13) ‘находится множество эстансий, которые у нас в Кастилии называют фермами и (в каждой эстансии) много угодий, огородов и построек’.

Лас Касас часто называет «американские вещи» испанскими словами общего значения, и единственными спецификаторами служат обычно детерминативы в форме неопределенных или притяжательных местоимений: unas raíces букв. «некие корни» (здесь «растения»); una cierta fructa букв. «некий плод»; sus camas букв. «их кровати» (речь идет о гамаках).

Разделение на «свое» и «чужое» Лас Касас иногда отмечает в самой общей форме: Cañas y cañaverales difieren de las de Castilla (III, 38) ‘(Здешний) тростник и тростниковые заросли отличаются от кастильских’ Нередко можно встретить замечание о том, что автор не знает, как обозначается новый предмет: el nombre no me recuerdo ‘Я не помню названия’; no se me acuerda el nombre dellas ‘Я не припомню их названия’ (III, 22).

Осознание неполного сходства вновь обозначаемых предметов с уже известными приводит к оговоркам. Описывая американского крокодила (caimán), Лас Касас использует слово crocodilos, затем указывает, что «мы неточно обозначали их словом ящер» (crocodilos que llamamos impropiamente lagartos — III, 22).

Изменение объема понятия в старом слове, приспособляемом для обозначения нового предмета, раскрывается обычно в более или менее развернутом описании: длиннохвостый заяц (исп. vizcacha; по классификации Дарвина — lagostomus trichodactylus; русск. вискаша) сравнивается с кроликом (conejo), который «телом своим (hechura) и хвостом напоминает крыс (ratas), а по размеру несколько меньше кастильских кроликов» (III, 26).

Изучение приемов использования старых испанских слов для обозначения новых американских реалий представляет не только практический (фактологический) интерес, но и теоретический. В частности, эти приемы позволяют усвоить «технику» наложения старой языковой сетки на новую действительность и установить, что акт номинации новой вещи прежним словом есть более сложный процесс, чем простое механическое наложение готовой семантико-понятийной сетки на объекты внешнего мира. Внимательный анализ подобных процессов позволяет избежать тех крайностей, которые характерны для создателей и приверженцев так называемой «теории лингвистической относительности»[104].

Индейская лексика, в отличие от всех прочих словарных заимствований, оказала существенное влияние на обособление испанского языка от других романских языков и наречий, а также явилась важным фактором дифференциации как внутри испаноязычного ареала, так и внутри испано-американского варианта (по зонам, странам, провинциям). Если сравнить испанский язык с другими романскими языками, то можно утверждать, что после «арабизации» испанского языка «индианизация» его лексики была вторым крупным этапом в процессе языкового (лексического) обособления испанского языка в семье романских языков. Достаточно привести хотя бы несколько простейших примеров: испанским индианизмам maiz ‘маис’ и tomate ‘помидор’ в итальянском соответствуют granturco и pomidoro, индианизму papa ‘картофель’ — французское pomme de terre и т. д.