Цусима - Алексей Новиков-Прибой

Внизу, на палубе, адмирал встал на ноги и, поддерживаемый командиром, вошел в его каюту и улегся на койку.

С «Донского» немедленно был вызван младший врач Тржемеский для ухода за Рожественским.

«Бедовый» пошел на север, подняв сигнал: «„Грозный“, следовать за мной!» Но командир этого миноносца, капитан 2-го ранга Андржиевский, не подчинился сигналу, считая Баранова младше себя. Сейчас же был поднят второй сигнал: «„Грозный“, что случилось?» Андржиевский ответил: «Ничего». Но все-таки дал ход вперед и, приблизившись к «Бедовому», спросил по семафору: «Какие и от кого имею приказания?» Ему по семафору же ответили: «Адмирал Рожественский на миноносце, ранен, большинство штаба также. Идем во Владивосток, если хватит угля, в противном случае — в Посьет. Идите так, чтобы ваш дым не попадал на нас». Только после таких переговоров «Грозный» вступил в кильватер «Бедовому» и держался от него на почтительном расстоянии.

«Донской» и «Буйный» остались на месте. С миноносца продолжали перевозить ослябцев на крейсер. Но скоро пришлось отказаться от этой операции: на горизонте заметили подозрительные дымки. «Донской» поднял шлюпки, дал ход вперед и, сопровождаемый «Буйным», направился к северу.

Два наших миноносца, ушедших вперед, едва были видны. За ними нельзя было поспеть.

С появлением штаба на «Бедовом» сейчас же кто-то спросил:

— Имеется ли на миноносце белый флаг?

Впоследствии так и не выяснили, кто первый произнес эту фразу. Командир Баранов приписывал ее флагманскому штурману, мичман О'Бриен де-Ласси — флаг-капитану, а сигнальщик Михайленко и вестовой Балахонцев — самому Рожественскому. Возможно, что все трое, занятые одной и той же мыслью, поставили один и тот же вопрос в разное время.

Баранов и Филипповский встретились как два старых знакомых: ученик и учитель. Ведь первый когда-то брал у второго уроки по штурманскому делу. На мостике миноносца между ними произошел разговор относительно белого флага. Тут же находился мичман О'Бриен-де-Ласси, юноша лет двадцати, изящно сложенный, с девичьи нежным лицом, с аристократическими манерами. Этот офицер плохо знал морское дело. Но он был богат и происходил, по его словам, из ирландского королевского рода.

Командир, услышав о белом флаге, сначала не понимал, в чем тут дело, но полковник Филипповский объяснил ему:

— Будучи еще на «Буйном», штаб решил в случае встречи с японцами сдаться без боя, чтобы сохранить жизнь адмирала.

— Ах, вот как! — воскликнул Баранов и, нежно погладив обеими руками по атласной бороде, приятно заулыбался, как будто получил весть о повышении его в следующий чин.

Белого флага на миноносце не оказалось. Мичман О'Бриен-де-Ласси предложит заменить туковой салфеткой или простыней. Но командир Баранов отверг и то и другое, авторитетно заявив:

— Лучше всего подойдет для этой цели скатерть.

О'Бриен-де-Ласси принял такое решение с легкостью беззаботного юноши и, молодо сияя голубыми глазами из-за густых ресниц, сейчас же приказал сигнальщику Сибиреву:

— Сбегай в кают-компанию, возьми там белую скатерть и приготовь из нее парламентерский флаг.

— Неужели будем сдаваться, ваше благородие? — удивленно спросил сигнальщик.

Мичман улыбнулся пунцовыми губами:

— Адмирал приказал приготовить на всякий случай.

Вскоре слух о приготовлениях к сдаче миноносца проник в команду. Матросы волновались, спорили между собою: одни верили таким слухам, другие — нет. Боцман Чудаков, стройный и порывистый парень с русыми усами, показывая крепкие кулаки, угрожал:

— Я морду разобью за подобные разговоры!

Ему посоветовали:

— Прочисти хорошенько уши и сходи на командирский мостик.

Некоторые из команды резонно ставили вопрос:

— Кому же будем сдаваться, если неприятеля совсем даже не видать?

И правда, на первый взгляд казалось, все шло ладно, горизонт был чист и свободен. Наивные люди могли думать, что таким образом они достигнут конечной цели. Но они не знали, что наверху, на командирском мостике, были приняты все меры к тому, чтобы встретиться с японцами. Флагманский штурман, полковник Филиповский, провел по морской карте черту вблизи острова Дажелет, оставляя его справа. Таким курсом должны были идти оба миноносца. Мичман Демчинский высказал свое предположение:

— На этом острове может оказаться сигнальная станция. Нас заметят японцы и пошлют за нами погоню.

И робко добавил:

— Не уклониться ли нам больше в сторону от острова?

Полковник Филипповский недовольно нахмурил брови и возразил:

— Если идти иначе, то у нас не хватит угля. Поэтому я выбираю кратчайший путь.

Мичман Демчинский вынужден был согласиться с ним:

— Да, этого обстоятельства я не принял во внимание.

Штабные чины и командир, посоветовавшись между собою, продолжали действовать в определенном направлении. Прежде всего призвали судового механика Ильютовича и, расспросив его, какой будет самый экономичный ход, приказали прекратить пары в двух котлах. А затем, вместо того чтобы скорее удалиться из неприятельской зоны, удрать от грозящей опасности, в машину было отдано новое распоряжение — убавить ход до двенадцати узлов.

Видимо, адмиралу и его штабным чинам очень не хотелось попасть во Владивосток. Об этой скрытой мысли их догадывался исполняющий обязанности минного офицера лейтенант Вечеслов и очень волновался. Это был любимый командою начальник, передовой человек, талантливый начинающий беллетрист. Ни к одному офицеру командир не относился с такой ненавистью, как к Вечеслову за его человеческое отношение к матросам и частые беседы с ними на темы, стоящие вне военно-служебных интересов. Широкоплечий, чуть повыше среднего роста, с крупными чертами лица в здоровом загаре, он теперь бродил по миноносцу с таким видом, как будто потерял в жизни что-то самое драгоценное. Прислушиваясь к разговору штабных, он сам расспрашивал их: что заставило адмирала перейти на «Бедовый»? От них он узнал, что «Буйный» был неисправен и не имел угля. Но почему же они не избрали для себя миноносец «Грозный»? На последний вопрос ни Филипповский, ни Клапье-де-Колонг, ни другие не могли ответить откровенно. Вечеслов, встретившись с механиком Ильютовичем, намекнул ему о своих догадках:

— Меня удивляет одно обстоятельство. Наш командир изменил Рожественскому самым наглейшим образом. Он ни разу не подошел к флагманскому кораблю. Об этом адмирал не мог не знать. И все-таки, как я слышал от штабных, он сам пожелал пересесть именно на «Бедовый». Что это значит?

Ильютович сумрачно ответил:

— А это значит, что Баранов для задуманной цели оказался самый подходящий командир. Но мы с вами, по-видимому, влипли в нехорошую историю. И вся беда наша в том, что мы ничего не сможем поделать.

Они увидели машиниста самостоятельного управления Попова, стоявшего около них, и прекратили разговор.

До обеда ничего не изменилось. Оба миноносца продолжали продвигаться вперед двенадцатиузловым ходом, держа курс норд-ост 23°. Горизонт по-прежнему был чист. Японцы точно провалились — ни одного признака их близкого присутствия. Лейтенанты Кржижановский и Леонтьев от непривычного плавания на миноносце страдали морской болезнью. Остальные разошлись спать. Здоровье адмирала не вызывало никаких опасений: по сообщению доктора, температура у него была тридцать семь с половиной.

После полудня лейтенант Вечеслов вступил на вахту. До трех часов он тоскливо стоял на мостике, пока сигнальщик не доложил ему, что за кормою показались дымки. Вахтенный начальник сейчас же распорядился сообщить об этом командиру. На «Бедовом» все пришло в движение. Штабные чины и судовые офицеры спешили на мостик. Бинокли и подзорные трубы были направлены туда, откуда, как два небольших облака, приближались дымки, постепенно вырастая. Какую тайну скрывала даль? Пока никто не мог ее разгадать.

5. Команда «Буйного» перебирается на крейсер

«Дмитрий Донской» и «Буйный» шли вместе во Владивосток. Миноносец держался на левом траверзе своего попутчика в пяти кабельтовых. Потом стал отставать от крейсера. Машина на «Буйном», разладившись, грохотала всеми своими частями, пар начал падать. Машинная команда выбивалась из последних сил, чтобы держать сто тридцать оборотов вместо трехсот пятидесяти.

Командир Коломейцев, всегда подтянутый и стройный, теперь стоял на мостике согнувшись, подавленный бременем безотрадных дум. За пережитые сутки, без сна, в беспрерывной напряженности, точеное лицо его потеряло свежесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого пространства, залитого солнечным блеском, от моря, плавно забившегося под полуденным небом, веяло тишиной и миром, но душа была в смятении. Серые глаза впивались в уходящий крейсер. Что делать дальше? Остаться в море на одиноком миноносце, который превратился в инвалида, — это значит обречь себя и всех своих подчиненных на бесплодную жертву. Нет, надо принять решительные меры. Командир вызвал на мостик инженера-механика, поручика Даниленко и, подавляя внутреннее волнение, заговорил сухо, тоном властного начальника: