Блудное художество - Далия Трускиновская

– А ты бы как поступил, Николай Петрович?

В вопросе было лукавство.

– Вернул бы, ваше величество.

– Мы его вернем. Распорядись, Николай Петрович, доставить сей сервиз к французскому посланнику мусью Дюрану де Дистрофу… - государыня, прекрасно зная французский, имя нарочно выговорила на русский лад. - И с приложением письма от мусью де Сартина - пропажа-де найдена, везите к своему королю! Тем более, что мусью Дюран де Дистроф теперь уж недолго у нас задержится. И, статочно, передаст сие художество собственноручно… тому, кто эту кашу заварил…

Архаров дважды кивнул.

Ему показалось, правда, странным, что государыня придумала кундштюк, созревший в голове у него самого. Ему казалось, что она, женщина, обожающая красивые вещицы, захочет оставить сервиз себе. Но швырнуть его в рожу интриганам… да, это ему понравилось… хоть и не по-дамски как-то…

– И, Николай Петрович, хочу с тобой потолковать приватно о ваших полицейских делах, - сказала государыня. - Пашотт, займи кавалеров.

Фаворит коли и обиделся, виду не подал. Он с Брюсшей отошел в сторонку и подозвал к себе Левушку, а Екатерина Алексеевна отвела Архарова подалее, к окошку.

– Григорий Александрович ловко придумал, как распорядиться судьбой девицы Пуховой и отвадить от нее искателей несбыточных надежд. Но дуракам закон не писан… - государыня улыбнулась, вновь к месту применив поговорку. - Я знаю, кто ее родители, а сказать не могу, потому что та дама давно уж замужем. Девица Пухова отнюдь не мое дитя, и не дитя покойного государя. Враги наши впали в понятную ошибку. Тебе, сударь, я все объясню, чтобы при нужде мог вмешаться.

– Как будет угодно вашему величеству.

– Одна из моих девиц, что состояли при мне, позволила улестить себя некому господину и долго скрывала свое несчастное положение. Они призналась мне в беде своей, я же ничем не могла ей помочь, потому что сама была в страхе за себя. Николай Петрович, теперь я о сем могу говорить прямо - мне готовили большие неприятности, впрочем…

Архаров кивнул - о тех давних событиях он знал очень мало, а кабы хотел знать - не станешь же расспрашивать женщину, от кого она родила своего ребенка, да еще столь высокопоставленную даму.

– Правду о бедственном положении той девицы знали я и госпожа Владиславова, приставленная ко мне ее величеством, но вставшая в тех интригах на мою сторону. Когда настал мой срок, всех удалили от меня, но затем… Ты не поверишь, Николай Петрович, но после родов своих я была брошена всеми. Императрица пришла сама со своим духовником, который дал дитяти имя Павла, и тут же его спеленали и унесли. Это было в полдень, я осталась одна на родильной постели, и тут ко мне пробралась та злосчастная девица, она рыдала и просила о помощи. Я не могла прогнать ее из дворца, я просила Владиславову приютить ее в своей комнате. А комната Владиславовой была возле моей и они соединялись дверью. Около трех часов дня пришла надзирательница моя, графина Шувалова, вся разодетая. В комнате моей было холодно. Она увидела, что я лежу на той же постели, вспотев, ахнула и сказала, что так можно уморить меня…

Архаров слушал и ушам своим не верил. Ему казалось, что вокруг роженицы, которая должна произвести на свет будущего государя, должны стоять врачи уж никак не хуже Матвея Воробьева, и придворные женщины в немалом количестве.

– Я не знала, как ее выпроводить, чтобы она не услышала шума в комнате у Владиславовой. Теперь ты понимаешь, сударь, сколь несчастливо сложились обстоятельства? Чистосердечно оказав той девице услугу, впустив ее в комнату Владиславовой, я, почти умирающая, вынуждена была заботиться о том, чтобы тайно вынести ее дитя из Летнего дворца и передать в надежные руки. К счастью, Владиславова вспомнила о доброй повивальной бабке и нашла человека, который ночью отнес ей дитя. Девица же вернулась в помещения, отведенные фрейлинам. Впоследствии ее выдали замуж за знатного человека. Но исправить ее нрав было уже невозможно - она пристрастилась к карточной игре. Теперь я понимаю, что мне следовало сразу прогнать ее из своей комнаты, но я была слишком слаба, чтобы возражать ей, я заливалась слезами оттого, что лежала плохо и неудобно…

Архаров покосился на фаворита. Но тот преспокойно беседовал с Брюсшей и Левушкой. Федька же стоял весьма задумчивый - очевидно, пытался осознать свое сегодняшнее превращение.

– Я полагала, что лукавство мое поправило то, что чистосердечие испортило. Но вышло, что мне и впредь пришлось проявлять заботу о дитяти. Есть женщины, которые не помнят о своем материнстве. Те, кто следил за моими тайными поступками, несомненно, были введены в заблуждение. Я же, видя, как эта злосчастная мать не помнит более о своем грехе, старалась как-то облегчить участь девочки. Ты видишь, Николай Петрович, какое действие это произвело…

– Однако ж княжна Шестунова убеждена, что дорогие вещицы посылала девице Пуховой мать ее. Я полагал, что она с той матерью знакома.

– Ее ввели в заблуждение. А что до вещиц - Николай Петрович, несколько раз я была крайне неделикатна… Рубила правду-матку, - поправилась государыня. - Я подходила к карточному столу, когда та дама бывала в выигрыше, и спрашивала ее, какое употребление она намерена сделать из выигрыша своего. Так мне удалось три или четыре раза пробудить в ней милосердие. Однажды это была жемчужная брошь, букет лилий…

– Так, ваше величество. Брошь сия послужила причиной многих бед девицы Пуховой.

– Однако ж таким образом удалось собрать девице приданое, хоть и небольшое. Воспитали ее достойно. По моему приказанию княжна Долгорукова присматривала за девицей, не зная причины моего к ней благоволения. И даже коли княжна распустиля слухи о… о высоком происхождении девицы… Бог с ней, теперь уже поздно карать, приходится миловать.

Государыня улыбнулась. Улыбнулся и Архаров - ему нравилось благоразумие этой дамы. Миловать, когда карать уже поздно - сия мысль стоила того, чтобы на досуге обдумать ее более тщательно.

Наконец-то он понял, что сумеет с государыней ужиться.

– Но теперь я позабочусь о ней. Расходы по свадьбе я беру на себя. Ты же не оставляй девицу своим вниманием. Ибо дураков не сеют, не жнут - они сами родятся…

Она вздохнула.

Архаров ждал - что еще скажет.

Она сказала именно то, чего он давно уже ждал.

– Ты, Николай Петрович, немало потрудился. Чем тебя за сервиз отблагодарить? Изволь сказать сам, что надобно.

Архаров нахмурился - уж больно прямо сказано. Ондано следует отвечать.

Он кинул взгляд на фаворита. Григорий Второй, поди, для такого вопроса уж заготовил дюжину ответов. Деревеньку-де присмотрел на полтысячи дворов, запряжку продают - шестеро вороных с белыми чулками так подобраны - не отличить…

– Я, ваше величество, хотел бы указ о бездельниках получить.

Глаза у государыни и до того были большие, синие, а тут совсем равпахнулись.

– У каждого московского храма человек по двадцати и более просят милостыню, а народ их жалеет и подает. Я сам видел среди них здоровенных детин - и сладу с ними никакого, от одного храма прогонят - они к другому плетутся. И притворяются хворыми, хромыми, одноногими - это я доподлинно знаю. А в остроги их сажать - никаких острогов не хватит, да они большею частью и не преступники.

– Чего ж тебе, сударь, угодно?

– Устроить работные дома для ленивцев, привыкших лучше праздно питаться, чем добывать пропитание трудом. И, дабы прекратить им средства к развратной праздности, учредить те работные дома под ведением полиции. Бабы пряли бы, для мужского полу тоже дело найдется.

– Такой указ я тебе, Николай Петрович, хоть завтра подпишу. А для себя для самого?

Архаров опять поглядел на фаворита. Унижаться до выпрашивания денег было отвратительно.

– Ваше величество, для себя-то я о том и прошу. Устал на дармоедов глядеть, с коими бессилен поступить с разумной строгостью.

– А ты хитер, господин обер-полицмейстер, - правильно поняв эти два взгляда, сказала не слишком довольная государыня. - Просьбу исполню. А теперь, Николай Петрович, ступай с Богом. Сия неделя была изобильна дураками, хочу отдохнуть в обществе человека разумного и великого забавника.

Это государыня произнесла громко, глядя на фаворита.

Архаров и Левушка откланялись, причем Левушка позаботился и о Федькиной учтивости - подтолкнул его локтем в бок весьма чувствительно.

А потом все трое оказались в приемной.

Левушка потупил взгляд, потом вскинул упрямую голову и, не прощаясь, унесся по небольшой, в два помещения, анфиладе.

Объяснять ему свои поступки, тем более - оправдываться, Архаров не желал.

– Пошли, - сказал он Федьке. - Дел еще невпроворот. И не вздумай устраивать в полицейской конторе пиры! Другое место поищи, чтобы обмыть свою дворянскую грамоту.

Если бы московские шуры и мазурики знали, чем заняты в этот день архаровцы, то все торопливо вышли бы на промысел, ибо второго такого дня, чтобы за городом не было почти ни малейшего присмотра, им в ближайшие сто лет судьба не сулила.