Григорий Распутин-Новый - Алексей Варламов

Скворцов действительно переметнулся в 1916 году на сторону Распутина, нажив себе в результате этого немало неприятностей и неприятелей. Что же касается того, действительно ли Григорий Распутин не просто защищал потерпевших монахов, но использовал их в качестве инструмента политической борьбы с Синодом, или же в нем все-таки говорили человеческое участие и милосердие и личной выгоды он не искал, то с точки зрения дальнейших событий главное даже не это. Главное то, что — как справедливо заключил уже в наше время иеромонах Петр (Гайденко) — «"рекомендация" подобного "старца" никак не могла способствовать доверию к рекомендуемому мнению таких иерархов, как, например, архиепископ Антоний (Храповицкий) и Никон (Рождественский), но более возбуждала отвращение и полное неприятие имяславцев, что и нашло свое отражение в деяниях Синода. Вообще создается впечатление, что этих почтенных афонитов просто не хотели понимать, только более плодились и множились всевозможные заблуждения по вопросам об Имени Божием, а сама проблема опошлялась её обсуждением во всевозможных салонных модных беседах в кругу пресыщенных светских дам и их кавалеров, привлекаемых к "духовным беседам" стараниями Григория Распутина. К тому же можно усомниться в том, что Григорий был хорошо осведомлен об "этом давнем споре"».

«Недавнее сообщение "Вечернего времени" о том, что поднятое в Синоде дело об отношении епископа Феофана к учению иеросхимонаха Булатовича, которое вызвало раскол в Старом Афоне, это дело рук Распутина, который сводит таким путем личные счеты с епископом Феофаном», — писал распутинский издатель и защитник А. Ф. Филиппов в статье «Распутствующие». И хотя Феофан был здесь ни при чем, очередное вмешательство «старца» в дела Церкви и публичное унижение русской иерархии было очевидно и для русских архиереев, и для Царской Семьи, и для всей страны.

«А обер то и делает, что танцует. Ведь помню, как он в бытность свою у меня в прошлом году, во время пребывания у меня Антиохийского Патриарха, когда дело имяславцев только разгоралось, как он метал гром и молнии против "этих" еретиков и все упование возлагал на Никона, которого предположено было послать на Афон для усмирения. А теперь и он уже запел другое. Теперь он сам старается распределить их по российским монастырям, чего прежде так опасался как распространения ереси. Какое дело Карлычу вмешиваться в такие и подобные дела? Почему он вступает в переговоры с нами по такого рода вопросам? Да! Мы сами сдали свои позиции и за нас теперь другие думают и делают что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя. Мы спим, бездействуем, а Карлычи и Распутины, пользуясь непонятным влиянием, делают что хотят», — записывал в дневнике митрополит Арсений (Стадницкий) именно в связи с пересмотром дела имяславцев.

Так из-за Распутина в самой иерархии русской Церкви начался раскол по признаку: как относится тот или иной архиерей к «проходимцу» Григорию и в какой мере это отношение сказывается на его положении. В полной мере трагическое разделение на распутинцев и антираспутинцев (а также на уклонистов) проявило себя в последние годы жизни Распутина, но началось все еще в начале 1910-х годов, когда из-за сибирского мужика одни епископы, начиная с Феофана, теряли высокое положение, а другие его приобретали, «…меня не любят во дворце из-за Распутина, и этим не печалюсь», — писал архиепископ Антоний (Храповицкий) митрополиту Киевскому Флавиану в сентябре 1914 года.

Однако нельзя сказать, чтобы среди так называемых «распутинцев» были люди сплошь недостойные. В 1912 году, по слухам, благодаря Распутину Московскую кафедру занял один из самых уважаемых архиереев митрополит Макарий (Невский), до этого более тридцати лет прослуживший миссионером в Алтайском крае. Насколько распространявшиеся в обществе сведения о поддержке Распутиным его кандидатуры были точны, сказать трудно — во всяком случае до этого Распутин с Макарием знаком не был, но общественное мнение, причем не только светское, но и церковное, было в этом убеждено.

«Определенно утверждали, что под влиянием Распутина Томский архиепископ Макарий, семинарист по образованию, был назначен Московским Митрополитом», — писал протопресвитер Шавельский.

«Митрополита Макария (Невского) не любили в лавре, да и вообще в интеллигентских кругах — темным пятном падало на него расположение Григория Распутина. Именно благодаря Распутину, после перевода московского митрополита Владимира на кафедру, Макарий, чуть ли не единственный из тогдашних архиереев не имевший академического образования, был назначен на московскую митрополию, — вспоминал в своей книге «Последние у Троицы» С. А. Волков. — Сохранилась телеграмма, посланная Распутиным из Сибири Николаю II, в которой безграмотный автор, охаяв других кандидатов — архиепископа Антония (Храповицкого), Арсения (Стадницкого) и Сергия (Страгородского), — с настойчивостью указывал на Макария. Хитрый Распутин сумел обойти простодушного и чуждого политических тонкостей старца, разыграть перед ним благочестивого человека и добиться от него некоторого к себе сочувствия. Поэтому он и решил возвести его на московскую митрополию, чтобы иметь опору в Москве и почти приказал царю: "Дай ему метру". Вот эта-то "темная сила", как говорилось тогда, и наложила свое пятно на имя Макария, который до того немало и хорошо потрудился в Алтайской миссии и пользовался любовью и уважением тех людей, которые непосредственно встречались с ним и его знали».

Макарий роль Распутина в своем назначении на Московскую кафедру отрицал: «С Распутиным я не имел никакого знакомства до назначения меня на Московскую кафедру, ни личного, ни письменного, ни через каких-либо посредников. Только по назначении на Московскую кафедру я получил в числе других коротенькую поздравительную телеграмму, подписанную неизвестным мне Григорием Новых. По прибытии в Москву, подобно другим посетителям, пришел ко мне и Распутин. Это было мое краткое — первое и последнее свидание с ним», — заявлял он в газете «Московские ведомости» в июне 1917 года, когда именно из-за Распутина его лишили Московской кафедры.

«Распутин, приехавший впервые на торжества 1912 года, хотя и старался затушевать свой приезд в Москву, но, тем не менее, горел желанием повидать Владыку и собирался к нему явиться, — показывал в том же 1917 году на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Белецкий.– Владыка к этому отнесся спокойно и, не изменяя ни выражения лица, ни своих глаз, только тихо и тем же голосом ответил: "Говорят, что он дурной человек, но раз он хочет моего благословения, то я в нем никому не отказываю"».