La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Узеппе и Красавица выслушали рассказ Шимо с участием и душевным трепетом, особенно в «страшных» местах. Они следили за ним не только ушами и глазами, но всем телом. Шимо рассказывал, лихорадочно жестикулируя ногами, головой, руками, пальцами. Под конец он так устал, что ему пришлось замолчать и отдышаться. Отдохнув немного, Шимо закрепил их тройственный союз, раскрыв малышу и собаке тайну не только своего прошлого, но и будущего. Он заявил торжественно: «Я буду спортсменом-велосипедистом».

Наступило долгое молчание. Солнце клонилось к закату, и невидимая радуга, распростертая над лесной поляной, лила на нее свой свет, который спускался на невесомых крылышках, разноцветных, жужжащих. Из ста тысяч цветов преобладали оранжево-золотистый, фиолетовый и зелено-голубой. В этом жужжании света слышались далекие голоса и приглушенная музыка. Но тон задавали сверчки, плеск воды и детские голоса.

Узеппе рассмеялся от радости. Ему очень хотелось, в ответ на признания Шимо, открыть ему какую-нибудь свою тайну, неповторимую, захватывающую, но он еще не знал, что сказать, хотя всем телом уже подался к Шимо. Вдруг, почти неожиданно для самого себя, он прошептал ему на ухо, показывая рукой на лесной шатер: «Тут живет Бог».

Шимо недоверчиво покачал головой, что, однако, не свидетельствовало (как можно было бы подумать) об атеистической направленности его ума. Он произнес назидательным тоном: «Бог живет в церкви».

Потом он сказал, что уже поздно и что ему пора идти. «Наверное, четырехчасовой сеанс уже давно начался!», — заявил он тоном очень занятого человека, у которого впереди деловые встречи, и объяснил, что на вокзале Остиенсе его ждет один приятель с бесплатными билетами в кино, а затем добавил: «Фильм меня не интересует, я видел его уже два раза. Мне надо подойти к концу сеанса, потому что после фильма педики угостят меня пиццей».

Опять педики! Наверное, важные и щедрые люди, а Узеппе о них понятия не имел! Однако и на этот раз он не решился показать Шимо собственное невежество. Узеппе только печально вздохнул (Шимо этого не заметил), потому что он еще ни разу в жизни не ходил в кино.

Вставая с земли, Шимо постарался, чтобы Узеппе увидел белую трикотажную рубашку, которую он носил под пятнистым балахоном. В отличие от штанов, рубашка была очень элегантной: новой, чистой, украшенной рисунком в виде синего якоря. Шимо сказал, что рубашка — австралийская и что ее подарил ему один педик, который пообещал подарить ему также кеды и даже наручные часы и подушку! Узеппе снова подумал о том, что таинственные люди, о которых упоминал Шимо, были, по-видимому, чрезвычайно добрыми и щедрыми. Они представлялись ему в образе добрых волшебниц, лесных гномов или карточных королей.

Шимо, прежде чем пойти в город, собирался зайти «домой», чтобы снять «маскировочный комбинезон» (так он называл свою одежду), потому что в городе он мог вызвать «нежелательное любопытство». Произнеся эти трудные слова, Шимо был вынужден помолчать и перевести дыхание. Потом, подозрительно оглядев поляну, он сказал, что сегодня уже поздно, но завтра, если Узеппе и Красавица снова придут сюда, он покажет им «свой дом» — отличный шалаш, который он сам соорудил и в котором он скрывался. Шалаш находился поблизости, в укромном месте.

При этих словах Шимо, как раньше при упоминании о медали, Узеппе сильно покраснел, и на этот раз Шимо это заметил. Он подозрительно взглянул на малыша и, встретив не умеющий лгать взгляд Узеппе, все понял. В тишине поляны прозвучал, как гром, его обвинительный вопрос: «Кто съел мои бобы?!»

Вопрос этот поразил Узеппе, потому что ни о каких бобах он и ведать не ведал. Красавица же не поняла, о чем спрашивают: в известном ей человеческом лексиконе слова «бобы» не было, к тому же некрасивый поступок, который она совершила, не оставил в ее голове ни малейшего следа. Она поняла только, что Шимо почему-то рассердился на Узеппе. Чтобы задобрить его, она, ничуть не чувствуя себя виноватой, подскочила к Шимо, ласково лизнула его в лицо и небольно куснула в ухо.

Поведение Красавицы было воспринято Шимо как признание. Он понял, что произошло на самом деле. Ему не оставалось ничего другого, как простить покаявшуюся грешницу. Он улыбнулся, обнажив маленькие редкие зубы, уже не совсем здоровые и потемневшие от курения. Узеппе удовлетворенно улыбнулся в ответ, показав свои молочные зубки.

Шимо решил быть великодушным и сказал с аристократически небрежным выражением лица: «Ну ладно, ничего. Я и раньше подумал: наверное, бобы съел какой-нибудь зверек, когда пробегал мимо. Главное, чтобы это были не пираты», — сказал он, понижая голос, и объяснил, что на другом берегу реки орудовала банда пиратов во главе с неким Аугусто, шестнадцати с лишним лет, который одно время даже был соперником знаменитого Горбуна из Куартиччоло.

У пиратов была лодка, на которой они плавали вверх и вниз по реке, грабя, сжигая дома, убивая домашних животных, нападая на людей. В этом году они еще не появлялись поблизости, но в прошлом году, в июле — августе, они тут побывали: сбросили в реку машину с водителем и пассажирами, разгромили много шалашей, избили одного глухонемого, изнасиловали телушку!

Шимо попрощался и, прежде чем уйти, сказал, что если Узеппе и Красавица придут завтра после обеда, то найдут его в шалаше, — местонахождение которого им было уже известно. Но никто другой не должен этого знать! Он попросил не опаздывать, потому что завтра ему нужно будет уйти в город пораньше, поскольку в кинотеатре пойдет новый фильм, который он хотел посмотреть. «Завтра, — сказал он, — я покажу вам место рядом с моим домом, где живут цикады».

Назавтра все трое встретились в назначенный час. Но прежде, по дороге, у Узеппе и Красавицы произошла еще одна неожиданная встреча. Решительно, это был день встреч! Они были уже в конце Вьяле Остиенсе, недалеко от Базилики, когда молодой женский голос окликнул сзади: «Узеппе! Узеппе!» На автобусной остановке стояла девушка с маленьким ребенком на руках и соломенной сумкой через плечо.

«Узеппе! Ты не узнаешь меня?» — спросила она ласково. Красавица уже обнюхивала ее, как старую знакомую, но Узеппе сначала не узнал девушку, а вот лицо ребенка, которого он не мог встречать раньше, напоминало ему кого-то. Это была совсем маленькая девочка (в ушах у нее виднелись сережки), с круглыми красными щечками, с черными как угли глазами, живыми и смеющимися. Ее темные волосы, тонкие и немного влажные, довольно длинные, были гладко причесаны, за исключением одного локона, старательно завитого по всей длине.

«Не узнаешь меня? Я — Патриция. Ты помнишь меня?»

«……»

«Забыл? Мы вместе катались на мотоцикле… не вспомнил?»

«Вспомнил».

«А это Красавица?.. или я ошибаюсь?.. Ты — Красавица? Ты меня узнала?»

Патриция располнела, лицо ее казалось усталым и болезненным. Теперь ее черные волосы были перевязаны на затылке лентой и спускались сзади в виде длинного волнистого хвоста. Вместо множества ожерелий, позвякивавших раньше на ее шее, она носила теперь на запястье медный браслет, который также постоянно звенел при движениях, так как состоял из нескольких обручей. На их звон малютка отзывалась каждый раз, радостно суча ручками и ножками. На ней была надета белая рубашечка с маленьким кружевным воротничком, а от пояса и ниже она была завернута в набивную пеленку с изображением героев мультфильмов. Из пеленки выступали ее ручки, а иногда, при резком движении, и ножки, обутые в белые шерстяные пинетки, завязанные ярко-розовой лентой. Золотые сережки малютки были похожи на крохотные пуговички.

Покачивая головой, Патриция разглядывала Узеппе, который смотрел на нее снизу вверх, улыбаясь. «А я тебя, сразу узнала, — сказала она и добавила: — А это твоя племянница!»

Узеппе, казалось, не понимал. «Да, племянница! Ты — ее дядя!» — подтвердила Патриция со смехом, но лицо у нее задрожало. Взяв ручку девочки в свою, она помахала ею и сказала: «Нинучча, попрощайся с Узеппе!» Вдруг смех ее перешел в приступ рыданий. Она поднесла детский кулачок себе к глазам, пытаясь вытереть им слезы. «Я все еще не могу поверить… Столько месяцев прошло, а мне все кажется, что это неправда! Я ко всему была готова, но не к этому! Я была готова к тому, что он бросит меня с животом и уйдет! Только не то, что случилось!»

Распухшими от слез глазами Патриция улыбнулась Узеппе и, покачивая головой, сказала ему голосом, в котором звучали одновременно материнские и детские ноты: «Узеппе, он так тебя любил! Я даже ревновала немного, потому что он тебя любил больше чем меня. Однажды он меня даже ударил, потому что я сказала о тебе какую-то гадость… А вот и автобус, — сказала Патриция, торопливо вытерла слезы платком, который она с трудом нашла в сумке. — Мы пошли… Прощай, Узеппе».

Располневшие бедра Патриции покачивались при ходьбе: она была на высоких каблуках. Когда она садилась в автобус, из-под юбки стали видны голые ноги. Кондуктор, из уважения к матери, высунулся из двери и помог ей подняться. В это время в автобусе было мало народу. Патриция села у открытого окна и с горьким выражением на лице помахала на прощание рукой. Узеппе ответил, медленно открывая и закрывая поднятую вверх ладонь. Автобус тронулся. Красавица, сидя на тротуаре, следила за его движением, тяжело дыша. Последнее, что увидел Узеппе, следя глазами за удаляющимися родственницами, были черные блестящие волосы Патриции, склонившейся над малюткой, и кокетливый локон на гладкой головке девочки.