Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

однако испанец обнаружил, что совсем не понимает содержания молитвы. Наверное, все дело в американском акценте, подумал старый брат Габриель, и хотя тон голоса и повторы весьма походили на молитву, в словах не различалось никакого смысла.

Чтобы напомнить себе о силе воли как явном доказательстве наличия Божьей воли в нем самом, Мартин Миллс повторял раз за разом то давешнее свидетельство своей внутренней смелости. «Я буду индейку, – говорил миссионер, – я буду индейку!» – снова повторял он. Он стоял на каменном полу на коленях возле кровати, сжимая в руках свернутый трубкой номер газеты «Таймс оф Индиа».

Проститутка пыталась съесть его «бусы грешника», а затем выбросила их; карлик взял его плетку; сгоряча он отдал в распоряжение доктора Даруваллы свой железный обруч для ноги. На то, чтобы от каменного пола заболели колени, понадобится некоторое время, но Мартин Миллс будет ждать боли – хуже того, он будет приветствовать ее. «Я буду индейку», – молился он. Он ясно видел перед собой Арифа Кому, не смеющего поднять свои темные глаза и встретиться с твердым испытующим взглядом Веры, изучавшей турецкого мальчика, которому сделали обрезание.

– Наверное, это было ужасно больно, – сказала Вера. – И ты честно не заплакал?

– Этим я бы уронил честь своей семьи, – снова сказал Ариф.

Мартину Миллсу показалось, что его сосед по комнате готов заплакать; он прежде видел плачущего Арифа. Вере тоже так показалось.

– Но сейчас-то можно заплакать, – сказала она мальчику.

Ариф покачал головой, но на его глаза навернулись слезы. Вера достала свой носовой платок, чтобы вытереть слезы Арифа. На какие-то секунды лицо Арифа полностью накрыло платком Веры; это был сильно надушенный носовой платок. Мартин Миллс знал этот запах матери – иногда им можно было поперхнуться.

«Я буду индейку, я буду индейку, я буду индейку», – молился миссионер. Это весьма серьезная молитва, решил брат Габриэль. Как ни странно, она напомнила ему голубей, маниакально ночующих на карнизах.

Два совершенно разных человека, которым не спится

Доктор Дарувалла читал другой номер газеты «Таймс оф Индиа» – самый свежий. Если для Мартина Миллса нынешняя бессонница была полна адских мучений, то доктор Дарувалла был в приподнятом настроении и чувствовал себя пребодро. Фаррух заглядывал в ненавистную газету, чтобы просто возбудить себя. Ничто не наполняло его такой яростью, как чтение обзора нового фильма об Инспекторе Дхаре. ИНСПЕКТОР ДХАР КАК ПРИВЫЧНАЯ ИДИОМА – гласил заголовок. Вот подобные словеса и приводили в бешенство. Рецензент был своего рода комиссаром от культуры, который никогда не опускался до того, чтобы сказать хоть одно доброе слово о хотя бы одном из фильмов данного цикла. Собачье дерьмо, позволившее доктору Дарувалле лишь частично ознакомиться с этим обзором, было Божьей милостью; читать полностью этот отзыв было равносильно глупому самоистязанию. Первое же предложение не обещало ничего хорошего: «Проблема Инспектора Дхара заключается в том, что он накрепко связан пуповиной со своими первыми поделками». Фаррух чувствовал, что одно это предложение зарядит его необходимой яростью, чтобы писать всю ночь напролет.

– Связан пуповиной! – в сердцах воскликнул доктор Дарувалла, но тут же поостыл, чтобы не разбудить Джулию; она и так уже рассердилась на него.

Далее он использовал «Таймс оф Индиа» в качестве подстилки для пишущей машинки – чтобы машинка не бренчала на стеклянной столешнице. Он разложил свои бумаги в столовой; о работе за письменным столом, который в спальне, не могло быть и речи в этот поздний час.

Раньше в столовой он не пытался писать. Стол со стеклянной столешницей был низковат для него. Его никогда не устраивал обеденный стол, скорее похожий на журнальный столик, – чтобы поесть за ним, приходилось сидеть на подушках на полу. Теперь, в попытке устроиться покомфортней, Фаррух попытался усесться сразу на две подушки – локтями он уперся в стол по обе стороны пишущей машинки. Как ортопед, доктор Дарувалла знал, что такая поза не полезна для его спины; кроме того, она предоставляла ему возможность видеть сквозь стекло его собственные скрещенные босые ноги, что отвлекало. К тому же еще какое-то время доктора отвлекало то, что на него сердилась Джулия, – она была не права.

Их ужин в клубе «Райпон» получился поспешным и сварливым. Для подведения итогов это был трудный день, и Джулия выразила мнение, что ее муж в пересказе событий слишком манкировал многими интересными сюжетами; на тему «Рахул Рай – серийный убийца» она готова была размышлять хоть всю ночь. Кроме того, ее возмущало, что, по его мнению, ее присутствие на ланче в «Дакворте» с детективом Пателом и Нэнси будет «неуместным»; ведь Джон Д. собирался быть там.

– Я прошу его присутствовать, потому что он может что-то вспомнить, – сказал доктор Дарувалла.

– А я, значит, ничего не могу вспомнить, – ответила Джулия.

Еще больше доктора расстраивало то, что не удалось повидаться с Джоном Д. Фаррух оставил для него сообщения и в «Тадже» и в «Оберое» насчет важного ланча в клубе «Дакворт», но Дхар ему не перезвонил; вероятно, актер все еще был уязвлен тем, что ему не сообщили загодя о близнеце, хотя он и не признался бы в этом.

Относительно предпринимаемых в настоящем попыток отправить бедную Мадху и колченогого Ганеша в цирк «Большой Голубой Нил», Джулия заявила, что усомнилась в мудрости Фарруха, – дескать, какое он имеет право «вмешиваться в такую драму»; она спрашивала, почему прежде он никогда не брался за весьма спорное дело спасения искалеченных попрошаек и детей, занимающихся проституцией. Доктор Дарувалла и без того был раздражен, потому что его самого одолевали такие же мысли. Что касается сценария, который доктору не терпелось начать, Джулия и тут не удержалась от критики: ее удивляло, что Фаррух готов заниматься только собой в такое время, – она имела в виду, что эгоистично обращаться к своей писанине, когда вокруг столько страданий и жестокости.

Они поссорились даже на тему того, что́ им лучше слушать по радио. Джулия выбирала те каналы и программы, под которые хорошо дремалось; она предпочитала «Сборник песен» и «Местную легкую музыку». А доктора Даруваллу зацепил последний кусок интервью с каким-то недовольным писателем, которого возмущало, что в Индии «ничего не доводится до ума». «Мы останавливаемся на полдороге», – сокрушался писатель. «Мы в результате ни к чему не приходим! – восклицал он. – Стоит нам сунуть нос во что-то интересное, как тут же мы теряем к этому интерес!» Фаррух хотел послушать разгневанного писателя, но Джулия переключилась на канал, передающий «инструментальную музыку»; когда доктор Дарувалла снова нашел недовольного писателя, тот уже гневно распинался по поводу услышанного им сегодня события. Поначалу сообщалось об