Дюма - Максим Чертанов

Развлечений было много, а работа шла не так интенсивно, как Дюма привык. «Соратники Иегу», пьеса «Башня Сен-Жак» с Ксавье де Монтепаном по мотивам «Изабеллы Баварской» поставлена в Имперском театре 15 ноября, удалось протолкнуть запрещенную ранее «Юность Людовика XV» под названием «Засов на дверях королевы» в «Жимназ», премьера 15 декабря. Судился с Леви, 19 ноября подал очередной иск, требуя 736 тысяч 345 франков. «Мушкетер» умирал — его было нечем заполнять, и его не покупали, сам Дюма отдавал тексты в чужие газеты, где платили. 7 февраля 1857 года вышел последний номер. И в те же дни начался новый суд, инициированный Маке: тот думал, что Дюма получил от Леви деньги, и рассчитывал взыскать долг. Он потребовал аннулировать соглашение с Дюма от 1848 года, признать себя соавтором восемнадцати романов и выплатить ему половину дохода за них.

Дюма препоручил дело адвокатам, сам, похоже, не очень беспокоился, в феврале уехал с Шервилем на охоту к нотариусу Шарпийону в Сен-Бри, а 27 марта отправился в Англию освещать тамошние парламентские выборы для «Прессы», пробыл в Лондоне месяц, ежедневно слал корреспонденции, «Таймс» их перепечатывала. С восторгом писал, какие свободные выборы, живут же люди… Сочинил комедию «Приглашение на вальс» с посвящением «моей дорогой детке Изабель» — пьесу поставили в «Жимназ» 3 августа, потом она долго шла во Французском театре; его «пустячки» директора театров любили, да сам он их не очень-то жаловал. Дважды ездил к Гюго на Джерси. Отношения между ними в ту пору — рыцарственные: когда актриса Французского театра Огастин Броан напала на Гюго в «Фигаро», Дюма потребовал, чтобы ей не давали ролей в его пьесах. Его не послушали, но Гюго был благодарен за красивый жест. «Люблю Вас все больше с каждым днем, — писал он Дюма, — не потому, что Вы — одна из блестящих звезд нашего века, но потому что Вы — утешаете…»

Дюма затеял новое издание — еженедельник (это полегче, чем ежедневник) «Монте-Кристо», тираж 10 тысяч экземпляров, там будут исторические романы, описания путешествий и стихи. Изюминка: еженедельники выходят по выходным, а этот будет посреди недели. С первого номера, 23 апреля, Дюма начал публиковать «Сальватора», подготовил «Дорогу в Варенн» (печаталась с 22 января по 22 апреля 1858 года), помещал переделки сказок Андерсена, братьев Гримм, нашел нового сотрудника — 23-летнюю Мари де Фернан (1835–1887), о жизни которой почти ничего не известно, переводившую с английского и печатавшуюся под псевдонимом Виктор Персеваль, взял ее перевод книги Булвер-Литтона «Гарольд». Она же сделала перевод книги Гордона Камминга «Жизнь в пустыне» — Дюма написал предисловие. Была ли она его любовницей, неясно, некоторые исследователи полагают, что был даже ребенок, но это не подтверждено; ее дочь Александрина (1859–1888) перед смертью писала Александру Дюма-младшему, что у них один отец, просила о вспомоществовании, он помог, но родства не признал. Вообще вопрос о побочных детях Дюма не прояснен: есть версия, что в 1857 году, когда он наезжал с Шервилем в Вилле-Котре, там была связь с Луизой Бувен, от которой 29 ноября родился сын Жюль Луи Эрнест Рош. Достоверно известно лишь, что Луиза вышла замуж за Роша, будучи беременной, но ее сын считал себя сыном Дюма, был секретарем Исторического общества Вилле-Котре (до 1929 года) и хранителем Музея Дюма.

«Мушкетер» был газетой писем, «Монте-Кристо» — «болтовни». Охота на слонов, френология, гипноз, варка макарон… Писатель М. И. Михайлов, «Парижские письма», 1858 год: «Г-н Александр Дюма-major считает даже обязанностью доводить до сведения публики о каждом шаге своем посредством еженедельного журнала „Монте-Кристо“, который напоминает галантерейным тоном и остроумием наши уличные листки. Из „Монте-Кристо“ можно узнать не только то, кому г. Дюма дал взаймы денег, но и какой суп он любит». Он с возрастом все больше ел и увлекался кулинарией, подумывал о кулинарной книге, публиковал в «Монте-Кристо» биографии великих поваров, писать предпочитал об экзотических блюдах, готовить — простые: макароны, омлет. Поэт Луи Бульбе писал Флоберу, как встретил Дюма в городке Мант в мае 1858 года: «Дюма обнял меня прямо на улице! А ведь я с ним виделся лишь однажды! Он называет меня „дорогой друг! дорогой коллега!“. Все мчатся к дверям, чтобы видеть Дюма, без шляпы, с гривой волос. Это — событие, революция! У входа в отель, где я заказываю завтрак для моих гостей, выстраивается очередь. Мы берем абсент в кафе и идем на кухню. Дюма, засучив рукава рубашки, проверяет пирог, сочиняет омлет, жарит цыпленка, режет лук, заваривает чай, бросая 20 франков посудомойкам… Какая молодость! Он был счастлив, как мальчик на каникулах. И какой аппетит! Я редко видел, чтобы кто-то ел с таким увлечением. Пьет он мало. Кроме него и меня, все были пьяны. Хозяйка отеля продала остатки омлета и цыпленка по очень высокой цене. Он отличный менеджер!»

Из серьезного в «Монте-Кристо» преобладала литературная критика. Вышла «Госпожа Бовари», ее ругали за непристойность, Флобер попал под суд за «оскорбление нравственности», заступились только Бодлер, Сент-Бёв (лучше бы не заступался: сравнил Флобера с Дюма-сыном); старший Дюма назвал «Бовари» «книгой высочайших достоинств», стоящей в одном ряду с работами Бальзака, восторгался стилем, правда, несколько для него утомительным, «но стоит прочесть роман до конца, как усталость, сама по себе служащая высокой оценкой произведения, забывается, а очарование остается…». Флобер был к коллеге не так добр. «Бувар и Пекюше», 1881 год: «Романы Александра Дюма, увлекательные, точно картины волшебного фонаря. Его герои, ловкие, как обезьяны, сильные, как быки, веселые, как птицы, появляются внезапно, говорят громко, прыгают с крыши на мостовую, получают смертельные раны и выздоравливают, пропадают без вести и снова оживают… Любовники держатся благопристойно, фанатики веселы, сцены резни вызывают улыбку». Гонкуры ехидничали: «С наибольшим сходством все крупные персонажи французской истории изображены в романах того же Александра Дюма, вылепившего с них медальоны… из хлебного мякиша».

Время романтиков ушло, Флобер, Гонкуры, Золя провозгласили новую литературу: изгнать искусственные приключения, сложность сюжета заменить сложностью переживаний, сложностью текста. Эту новую сложность Дюма мог оценить у другого, но для себя не принимал и, кажется, меняться не собирался. Он устарел; другой романтик, Стивенсон, хвалил его стиль — «легкий, как взбитые сливки, прочный, как шелк, многословный, как деревенские сказки, сухой, как депеша генерала», — но соотечественники этого мнения не разделяли; Дюма и стиль, Дюма и Литература — вещи несовместные. Лишь через полтора века стали появляться иные точки зрения. Фредерик Бегдебер, современный французский критик: «Сегодня Дюма кажется смешным. Писатели предпочитают посвящать работы изучению своего пупка или экспериментам с языком. Другая причина, по которой Дюма оказался вне нашего времени, — образ жизни. „Писатель XXI века“ должен быть встревоженным, больным анорексией, безработным, бледно-зеленым, жить в комнате для прислуги или в провинции без проточной воды, быть плохо одетым, бедным, грязным, одиноким, прыщеватым… Тип, который хотел бы писать и в то же время любить хорошую еду, декадентскую роскошь, декольтированных женщин и дорогое вино, рисковал бы, что его линчуют… Дюма — это анти-Пруст, но не анти-Мальро: популярный романист, способный оказаться среди повстанцев 1830-го и бойцов Гарибальди. Он показывает нам новый путь: можно быть мятежником, даже принадлежа системе, можно приятно жить и тем не менее хотеть изменить мир, можно верить в счастье…» Другой критик, Бернар Вебер: «Часто парижские критики называют авторов, которые трогают публику, „популярными“ с уничижительным оттенком. Но Гюго гордился тем, что был популярен, как и Дюма, и Жюль Верн, и Флобер… Все „не популярные“ писатели того времени забыты, никто не помнит, что они были салонными поэтами или академиками. История смела их с их изящными фразами. На самом деле гораздо труднее нравиться широкой публике, чем кружку так называемых арбитров элегантности».