Рота, подъем! - Александр Ханин

– Для стрельбы выполнения норматива по стрельбе с коня стоя?

– Не твоего ума дела. Скажут – будешь и для коня копать. Главное в норматив уложиться.

О каком нормативе идет речь и кто его придумал, лейтенант благоразумно умолчал.

Один из законов советской армии гласил: "Бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай". Бросать дальше не хотелось. После плотного завтрака и дойти-то до места назначения было сложно, а уж работать тем более.

– Работаем, работаем. Не стоим. Абдусаматов, как ты копаешь? Как лопату держишь?

– Я не копальщик, я наводчик-оператор.

– Ты, в первую очередь, солдат. А значит должен уметь все.

Знаешь, какое главное оружие солдата?

– Лопата.

– Верно. Дай сюда.

Лейтенант протянул руку к лопате солдата, и тот радостно вручил ее офицеру. Гераничев расстегнул портупею, скинул офицерский бушлат прямо на снег. Туда же полетели свитер, рубашка и майка белого как снег цвета. Голый торс офицера был покрыт редкими, неравномерно распределенными по телу волосами. Взяв лопату, лейтенант начал неистово ей махать. Снег полетел из-под лопаты, как будто бы к ней умельцы приделали моторчик.

– Вот так надо, вот так. Смотри Абдусаматов. Смотри, как надо.

Последний раз показываю.

Абдусаматов, втянув голову в плечи, запихнув замерзающие руки в карманы, стараясь спрятать худую шею как можно дальше в тощий воротник солдатского бушлата, смотрел из-под шапки, практически не моргая, на полуголого Гераничева, который без устали расчищал лопатой снег, обнажая промерзлую декабрьскую землю.

– Адусаматов, ты чего замер?

– Мне холодно, товарищ лейтенант.

– Так работать надо, и будет жарко.

– Мне за Вас холодно.

Солдаты, бросившие занятие и наблюдавшие за работой взводного, засмеялись. Гераничев понял, что стал единственным работающим посмешищем и пихнул лопату назад в руки узбека.

– Работать. Всем работать.

– Товарищ лейтенант, – посмотрел я на темные тучи, нависающие над другой стороной поля. – Я, конечно, понимаю, что дураков она, работа, любит. Но нахрена мы чистим снег, если выкопать траншею сегодня все равно не сможем.

– Мы завтра выкопаем.

– Завтра мы, может быть, и выкопаем, только снег ночью пойдет и придется по новой расчищать…

– Вы, что, товарищ сержант, самый умный?

– Скорее самый глупый.

– Вот и закройте рот, а то трусы видно. Работайте, работайте.

Через пару часов, окончательно вымокнув в снегу, мы побрели по своим же следам обратно, расширяя дорожку своими валенками и мокрыми сапогами. Оставленный в палатке солдат разжег огонь в буржуйке, и она, коптя и воняя, грела место нашего будущего сна. Вода с палатки стекала по крыше и углам, обещая ночью замерзнуть и превратиться в лед, если буржуйку перестанут топить. Мы, съев уже начинающий подмерзать ужин, разошлись по койками. Перед сном я успел найти прапорщика Змеева и убедить его, что мне необходимы валенки. Скрипя сердцем и побурчав для приличия, начальник ПХЧ выдал мне из загашника валенки, которые я тут же и напялил на ноги, спрятав сапоги под матрацем.

– Отбой, отбой, – послышался крик Геры, входящего в палатку с большим светящимся фонарем.

Ну, почему он должен был светить в лица?

– Фонарь убери, урод! – потребовал Шаров.

– Кто сказал? Кто сказал? – задал вопрос "брат", как будто у него было плохо со слухом.

– Никто, товарищ лейтенант, все давно спят.

– Почему рты открыты? Спать, я приказал.

Глупость армейская не имела границ. Лейтенант вышел из палатки, и тут же послышался его громкий крик:

– Вы куда пошли? Оба ко мне. Я тебя знаю. Куда?

– В туалет.

– Вдвоем? На брудершафт?

– Нет. По большому.

– Вы бы еще в театр сходили. Один стоит тут, второй идет.

– Гераничев, лейтенант, – крик шел из небольшого одноэтажного домика операторов, отданного на откуп офицерскому составу. – Иди сюда. Все-то тебе неймется. Оставь их нах.

Голос Рожина уже немного заплетался. Ему вечно не хватало собутыльников, и оставшийся лейтенант был для него буквальное необходим, чтобы никто не сказал, что комбат алкаш и пьет в одиночку.

Проснулся я от дикого холода. Нос не чувствовался совершенно, да и ноги промерзли не на шутку. Спать в валенках было не удобно, и я их снял, оставшись в одежде, чуть расстегнув ворот гимнастерки.

Ушанку, которую я вечером положил под подушку из-за жары в палатке, я тут же напялил на голову, завязав под подбородком. От трубы буржуйки пара не шло, показывая, что о нагреве палатки давным-давно забыли. Запахнулся получше подбушлатником, но никак не удавалось обернуть ноги тонким армейским одеялом. Кто-то полез одевать не то сапоги, не то валенки. "Дурак, ноги вспотеют, утром просто окоченеют", – подумал я, но рот не открывался, чтобы сказать об этом солдату. Жутко хотелось в туалет, но одна мысль о том, что для этого надо вылезти на еще более жуткий мороз, перебивало любое желание шевелиться. Чуть покрутившись, я смог снова заснуть.

– Подъем, подъем! – кричал полный сил Гера, откидывая полог палатки.

– Чего ему не спится?

– У него недержание. Сперма на мозги давит.

– Подъем, вставать!! Вы здесь спите, а там Родину снегом заносит!

Нехотя, солдаты (особо нерасторопных лейтенант дергал за ноги) слезали с кроватей, наматывая портянки и запихивая ноги в имеющуюся обувку.

– Выходи строиться.

Солнце светило, отражаясь от белого снега кое-где выглядевшего из-за желтых пятнен, как леопардовая шкура.

– Кто ссал? Кто обоссал все вокруг? – Рожин выглядел, как после тяжелой попойки, что в общем-то было не далеко от истины.

– Птички, наверное, – решил пошутить кто-то из "дедов".

Рожин мелкими шажками подскочил к солдату и сунул ему кулак в рукавице в нос. Солдат отклонил голову.

– Что ты сказал, боец? Что? Я не слышу, повтори!

– Ничего, товарищ майор.

– Нагнись-ка сюда. Нагнись, я сказал!

Следующий удар попал солдату точно в переносицу. Алая кровь брызнула из носа на снег.

– Еще хочешь? Еще, умник? – закричал комбат. – Взводный, это чмо заставить убирать снег по всей территории, чтобы я мочи не наблюдал.

А потом в поле. Уроды, блин.

Солдаты, тихо пообсуждав неуставные отношения офицеров к солдатам, неограниченных прав первых при полном отсутствии оных у вторых, потянулись к полевой кухне на завтрак. Воды в баке для мытья и питья не было. Вернее, она булькала внутри, когда ее дружно толкали, но течь из крана отказывалась напрочь.

– Какой идиот заморозил воду? – не унимался майор.

Отвечать ему никто из солдат не решался, откровенно опасаясь за свои носы и другие части тела.

– Мороз, товарищ майор, – спокойно ответил Змеев. – Вода замерзла в трубе слива. Сейчас солдат уже прогревает.