Уинстон Черчилль: Власть воображения - Франсуа Керсоди

Но если кампания во Франции не смогла отвлечь на себя все внимание премьер-министра, то только потому, что летом 1944 г. его взор был устремлен и к берегам Италии. 4 июня союзнические войска под командованием генерала Александера вошли в Рим, и британские начальники штабов рассчитывали использовать успех для прорыва на север в направлении Пизы, Римини и Флоренции. Генералы Уилсон и Александер даже планировали высадку на северном побережье Адриатики, за которой последовало бы наступление на Любляну, а затем и на Вену, в чем их горячо поддержал премьер-министр. Не разделяя этого оптимизма, начальники штабов все же прекрасно понимали целесообразность продолжения операций в Италии, которые уже вынудили рейх перебросить с Восточного и Западного фронтов восемь дивизий для усиления обороны на юге. При мощной поддержке Черчилля британские генералы потребовали от американских коллег оставить в Италии те войска, что предназначались для операции «Энвил» по высадке десанта на юге Франции. Увы! Соотношение сил теперь было в пользу американцев, они заказывали музыку: 29 июня они ответили категорическим отказом, заявив, не позволят никакому «периферийному отклонению» сорвать операцию «Энвил» (после переименования – «Драгун»), от которой генерал Маршалл ожидал решающих результатов. С болью в душе англичане подчинились, и семь дивизий были отозваны из Италии для высадки в Южной Франции, состоявшейся 15 августа 1944 г.

«Чистое безумие», – сказал про эту операцию Черчилль, приняв, тем не менее, участие в ее подготовке. Но ему не сиделось на месте, и в промежутке между французскими высадками он отправился в Италию, где проводил совещания с генералами, подбадривал солдат и объехал всю линию фронта; генерал Александер, знавший, с кем имеет дело, дал ему пострелять по врагу из пушки, что вызвало у премьера совершенно детский восторг. Но если военные снисходительно относились к игре премьер-министра в солдата, то мидовцам были совсем не по душе его игры в дипломата. 12 августа он встретился в окрестностях Неаполя с вождем югославских партизан; неисправимый романтик с его неизменным самовнушением все еще считал маршала Тито этаким Робин Гудом и националистом, которого он поддерживал, вооружал и даже укрывал на острове Вис, когда немцы выдавили его из Югославии. Эксплуатируя на полную катушку склонность премьер-министра принимать желаемое за действительное, Тито заверил его, что «не имеет ни малейшего намерения устанавливать в Югославии коммунистическую систему», хотя и не решается заявить об этом открыто. Черчилль долго восхвалял своему собеседнику достоинства конституционной монархии (от которой тот отрекся девять месяцев назад) и, воодушевленный собственной речью, написал потом жене, что «эта встреча была весьма полезной и теперь, похоже, Тито будет более расположен прислушиваться к нашим пожеланиям».

В обмен на уступки, которых Тито не делал, Черчилль добился от короля Петра II согласия призвать соотечественников примкнуть к партизанам Тито! Не замечая некоторого противоречия, этот старый противник большевизма был крайне обеспокоен возможностью победы коммунистических сил (вооруженных англичанами) над монархистами в Греции и собирался высадить британские войска в Афинах, как только оттуда уйдут немцы. В Албании ситуация была аналогичной, и 21 августа в Риме сэр Чарлз Уилсон запишет в дневнике: «Уинстон без конца говорит об угрозе коммунизма и, кажется, уже не может думать ни о чем другом». Действительно, советские войска продвигались по Румынии, Болгарии и Польше, сметая все на своем пути; в начале августа, следуя указаниям Сталина, они позволят подавить восстание в Варшаве, отказавшись даже установить воздушный мост для помощи повстанцам[214]. Черчилль, еще неделю назад защищавший Сталина, был глубоко потрясен макиавеллизмом «отца народов»; его разочарование быстро перейдет в навязчивую идею. «Во сне ему мерещится, – отметит его врач, – что Красная армия, как раковая опухоль, распространяется от одной страны к другой».

29 августа Черчилль вернулся из Италии сильно простуженным; вне всякого сомнения, болезнь была вызвана резкими перепадами температур при поездках за границей, которые спровоцировали приступы пневмонии. Но премьер-министр и сейчас не пожелал отдохнуть в Лондоне или Чекерсе. Всего через три дня он уже был на борту «Куин Мери», отправляясь со своими начальниками штабов в Квебек на конференцию «Октогон». Британские военные намеревались договориться с американскими коллегами об общей стратегии во Франции, условиях наступления в Бирме и участии англичан в военных действиях на Тихом океане. Черчилль вез еще два своих собственных проекта, ни один из которых не получил одобрения его начальников штабов: план возвращения Сингапура и морской десант в Северной Адриатике с захватом Вены в качестве конечной цели. Американцам, у которых собирался просить суда для высадки, он заявил, что вступление в Вену необходимо «для противодействия опасному расширению русского влияния на Балканах» и что военная интервенция в Греции нужна не меньше и по тем же причинам.

В Квебеке ни о чем не договорились, и разногласия между британцами и американцами по вопросам стратегии не стали меньше. После блестящего успеха летних операций в Нормандии, в ходе которых немцы потеряли более двухсот пятидесяти тысяч человек и союзнические войска дошли до Сены, генерал Эйзенхауэр настаивал на передаче ему командования всеми сухопутными силами. Его стратегия заключалась в продолжении последовательного возвращения занятых врагом территорий на тысячекилометровом фронте от Ла-Манша до Эльзаса силами трех групп армий. Этой умеренной стратегии, выполнение которой неизбежно заняло бы весьма продолжительное время, генерал Монтгомери, недавно одержавший славные победы в Нормандии, противопоставил куда более смелый план проведения силами сорока дивизий молниеносной кампании в Бельгии и Голландии с выходом к Руру, где в то время немцы могли выставить менее двадцати пяти дивизий. Но в Квебеке американские начальники штабов навязывали стратегию Эйзенхауэра, и британцы в очередной раз должны были подчиниться[215]. Генерал Маршалл отказался поддержать какие бы то ни было операции в Адриатическом море, и Рузвельт, занятый подготовкой к предстоящим выборам, встал на его сторону. Ну а Черчилль, чтобы сделать приятное своим гостям, поставил подпись под планом «пасторализации»[216] Германии, который предложил Моргенау, к вящей досаде Идена и всего Министерства иностранных дел…

В главном Черчилль потерпел неудачу: американцы не поддержали его усилия по ограничению коммунистической экспансии в Центральной Европе и на Балканах, но этот удивительный боец был решительно неспособен признать свое поражение и продолжал выдавать все новые идеи, то гениальные, то бредовые, не умея отличить первые от вторых. В любом случае, его последний в хронологическом порядке замысел отличался подкупающей простотой: «Все можно уладить, – поделился он с доктором Уилсоном, – если я сумею завоевать расположение Сталина. В конце концов, очень глупо со стороны президента думать, что он один может договориться со Сталиным. Я открыл для себя, что могу говорить со Сталиным как мужчина с мужчиной, и […] я уверен, что он проявит благоразумие». Это же элементарно, Уилсон…