ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Еще одна сторона проблемы раскрывается в ходе осуществления горбачевской кампании по борьбе с коррупцией и так называемыми нетрудовыми доходами. О том, каких масштабов достигла эта коррупция, дает представление происходившее в Узбекистане, где на все должности была установлена цена, где первый секретарь ЦК Шараф Рашидов на протяжении многих лет продавал государству несуществующий хлопок, присваивая себе миллионные суммы, где секретарь обкома имел виллу с павлинами и львами, гарем ом и подземной тюрьмой.

Но на этих „нетрудовых доходах” строится благосостояние громадного большинства жителей азиатских и кавказских республик, где только возможность получать эти доходы смягчала трудности созданной советским режимом, который многие в этих республиках называют русским, экономической системы. Возможно, это было своеобразной взяткой, сознательно уплачиваемой режимом предприимчивым азиатам и кавказцам за их покорность. Теперь же власть начгала с этим борьбу, что вело к разрушению установившихся связей, снятию чиновников, к которым привыкли, обращаться с которыми научились, пути дачи взяток которым изучили. Ничего кроме сопротивления на местах это вызвать не могло.

Вот тут и возникает критическая для советского руководства ситуация. С одной стороны, необходима децентрализация руководства экономикой. С другой, — это ослабляет контроль Москвы в республиках, испытывающих подъем националистических настроений, усиливает стремление к большей самостоятельности и сепаратизму.

Исследователь этого вопроса французский историк Э. Каррер д’Ан-косс приходит к выводу, что сам факт существования советских мусульман доказывает, что „изменить структуру общества относительно просто (если приложить усилия), но изменить мышление бесконечно трудно. Противостояние духовной и материальной культуры мусульман советской системе вводит в эту построенную на унификации систему бесспорный элемент плюрализма”. Изменение отношений режима с религией, эти тенденции плюрализма только усилит,

Пример Прибалтики служит тому наглядным подтверждением. Еще много лет назад я видел устремлявшихся в Вильнюсский католический собор студентов местных вузов. Может, не для всех из них это было потребностью религиозной, но это было выражением нежелания подчиниться режиму, упрямым подчеркиванием „своего”.

А высящаяся в центре древнего Таллина Домская кирха не только всегда была для верующих лютеран местом богослужения, но и для всех эстонцев, верующих и многих неверующих, она служила символом эстонской культуры, сохранения своей самобытности в потоке хлынувших в республику жителей других краев. И можно утверждать, что если бы не было Домской кирхи, то и не возник бы в июне 1988 г. тот потребовавший экономической независимости республики Народный фронт, символом которого стал бело-черно-голубой флаг независимой Эстонии.

Приходится режиму пересмотреть и свое отношение к синагоге. В 1921 г. в Киеве, в том самом зале Окружного суда, где за 10 лет до того проходил процесс над Бейлисом, состоялся суд над иудаизмом. Известный в то время общественный деятель М. Розенблат выступил с такой речью: „Вы, красные судьи, ничему не научились и ничего не забыли. Черносотенные судьи пытались очернить еврейскую религию... Теперь вы, как истинные антисемиты и ненавистники евреев, повторяете те же наветы на еврейскую религию и на еврейские духовные ценности”. Судья тут же приказал арестовать неожиданного защитника, и еврейской религии был вынесен „смертный приговор”.

Этот суд и этот приговор могли бы восприниматься как курьез, если бы они не служили прологом к последующему наступлению советской власти и на еврейскую религию, и на еврейскую культуру. В разгар НЭПа видный деятель сионистского движения Д. Пасманик писал, что „духовный разгром иудаизма большевиками куда опаснее для русского еврейства, чем все погромы”. В погромах гибли единицы, духов-

ный разгром вел к уничтожению народа как такового. Факты говорили сами за себя. Если только в Одессе при царском правительстве и во времена погромов было 103 синагоги, то, как писал журнал „Форин аф-фэрс”, к 1963 г. во всем Советском Союзе, где тогда насчитывалось около двух с половиной миллионов евреев, оставалось всего 60—70 синагог. Журнал констатировал: „Все вероисповедания в Советском Союзе ведут неустойчивое существование из-за враждебного отношения коммунистической идеологии к религии вообще. Однако иудаизм дискриминируется больше других”.

Не так давно по советскому телевидению показали фильм „Храм”, и впервые советские люди увидели, как уничтожались стоявшие веками храмы. А ведущая фильма обратилась к ним с такими непривычными для них словами: „Надо верить в Бога. Без этого человек мертв. Религиозная идея поддерживает в нем жизнь”. То, что эти слова было позволено произнести, свидетельствуют о том, что советский режим опять оказался в такой же опасной ситуации, как и во время Второй мировой войны. Хотя в своем закрытом докладе Харчев был в достаточной степени откровенен и признал силу религии, однако он обронил фразу, которая настораживает. „Партия, — сказал он, — заинтересована в новом типе русского священника”. Заинтересованность полностью скомпрометировавшей себя партии может служить подтверждением того, что она нуждается в союзниках, и выражением намерения создать более отвечающий современным требованиям тип священнослужителя, более тонко проводящего официальную линию. Харчев приоткрывает завесу над причиной заинтересованности, когда сетует, что о том, что сейчас „творится в приходе, ни уполномоченный (Комитета по делам религий), ни партия не знают”. Вот в этом-то и суть. Слова Харчева свидетельствуют о желании партии по-прежнему сохранить за собой если не руководство, то влияние в церковных делах.

О том, что это влияние сейчас осуществляется не только через Комитет по делам религий, но и путем засылки в ряды священнослужителей людей с партийным билетом, давно не секрет. Не секрет и то, что диапазон уровня русских священнослужителей велик. На одном краю его встреченный мною в деревне Казромановка под Москвой поп, вполне соответствовавший однажды выраженному Победоносцевым нелестному мнению о русских священниках. На другом — опровергавший это мнение молодой, энергичный, умеющий интересно и остроумно вести беседу священник в Судиславде за Костромой. Так что создание нового типа русского священника действительно может быть в интересах партии, решившей прибегнуть к помощи церкви, чтобы спасти свое положение. Вопрос заключается в том, чьим интересам будет служить священник?

Во времена бывшего с 1880 по 1905 г. обер-прокурором Священного Синода К.Победоносцева,которого британский историк Парес характеризует как „человека тонкого ума и безупречной честности”, священнослужители, заподозренные в вольнодумстве, обязаны были заранее представлять тексты своих проповедей на рассмотрение церковных цензоров. Сельские священники должны были информировать полицию обо всех подозрительных. Советский режим все это развил и усилил многократно. Если перевод обер-прокурором Синода „Подражания Христу” Фомы Кемпийского свидетельствовал о его личной глубокой вере, окрашивавшей все его поступки, то отсутствие веры у советских вождей придавало их выступлениям против религии особо зловещий характер, подтверждая выраженное Победоносцевым в его „Московском сборнике” глубокое неверие в человеческий разум и добродетель.

Нынешняя ситуация в Советском Союзе до известной степени повторяет то, что происходило в России в начале века, когда тоже стала ясной необходимость проведения церковных реформ, обновления религиозной жизни, духовного возрождения. Тогда митрополит Санкт-Петер-бургский Антоний в записке на имя императора Николая П тоже писал, что надо ослабить государственный контроль над церковью, указывая, что это лишь затрудняет выполнение ее миссии. „Не лучше ли предоставить церкви самой разбираться в своих делах и тем увеличить свою жизненность?” — задавал вопрос митрополит Антоний. Самодержавие пошло навстречу пожеланиям церкви. Возможно, что нынешнее партийное самодержавие решило учесть этот опыт.

Но даже если это так, если это не окажется очередным маневром, вроде сталинского заигрывания с церковью, это может стать первым шагом к приобщению к исповедуемым западными демократиями ценностям иудео-христианской культуры, шагом к созданию большей общности с этой частью мира, осознанием принадлежности к одной культуре. Откол от нее сыграл роковую роль в русской истории. Но при этом важно, чтобы церковь не забывала о том, что так красноречиво выразил в своем письме из заточения В. Русак: „Я люблю мою Церковь. Я опечален ее судьбой. Я хочу служить ей, но только не ценой подчинения”. Церковь, если она не хочет быть противником режима, может стать его союзником, но она никогда не должна превращаться в служанку. Перестав стоять за правду, она не только перестает служить людям, но и Богу.