Наталья Гончарова - Вадим Старк

Пушкин вспомнил и собственную дуэль в Кишиневе в 1823 году с офицером Генерального штаба Зубовым, которого он уличил в нечистой карточной игре. Как и Дантес, Зубов выстрелил первым, но промахнулся. Пушкин не использовал своего выстрела. Вероятно, теперь Пушкин рассчитывал, что Дантес, торопясь выстрелить первым, промахнется или легко его ранит, и тогда он сможет спокойно, прицельно стрелять. На этот раз отказываться от выстрела Пушкин не собирался, но хотел использовать преимущество второго стреляющего. Это был расчет опытного дуэлянта и хорошего стрелка. Он был нарушен выстрелом Дантеса — хотя и торопливым, но тем не менее нанесшим поэту роковую рану. Пушкин в ответ метко ранил Дантеса на уровне груди, но, как оказалось, легко. Уже догадываясь об исходе поединка, более всего Пушкин беспокоился, как бы по приезде домой не испугать жену, и просил Данзаса сказать ей, что нет ничего страшного.

Когда подъехали к дому Волконской, Данзас направился к Наталье Николаевне, чтобы доложить ей о произошедшем, но люди в передней сказали, что ее нет дома. Уже беспокоившаяся из-за отсутствия мужа, опаздывавшего к обеду, она велела прислуге никого не принимать, говоря, что хозяев нет. Когда Данзас объяснил, в чем дело, и послал людей вынести раненого Пушкина, то они объявили, что хозяйка дома. Данзас через столовую с накрытым к обеду столом и гостиную прошел без доклада к ней в будуар. Она сидела вместе с сестрой Александриной, которая, единственная в доме, могла подозревать, что происходит, так как Пушкин сообщил ей о письме, отправленном Геккерену. Появление Данзаса испугало Наталью Николаевну, она с тревогой взглянула на него. Сколь можно спокойнее Данзас сказал, что Пушкин стрелялся с Дантесом и был легко ранен. Наталья Николаевна бросилась в переднюю, куда бывший дядька Пушкина Никита Козлов вносил Пушкина на руках. Еще на лестнице тот спросил его: «Грустно тебе нести меня?» Увидев раненого мужа, Наталья Николаевна упала в обморок.

Жуковский записал позднее: «Жена встретилась в передней — дурнота — n’entrez pas[130]. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом лег. У него всё был Данзас. Жена вошла, когда он был одет, и когда уже послали за Арендтом». Дом лейб-медика Н. Ф. Арендта располагался напротив, за Мойкой. За ним отправился Данзас, но не застал; пошел к доктору X. X. Саломону, но и того не было. Попытка пригласить доктора Персона также оказалась неудачной. По совету его жены Данзас направился в Воспитательный дом[131], где наверняка нашел бы врача, но по дороге встретил доктора В. Б. Шольца, который сказал, что, как акушер, не может быть полезен Пушкину, но обещал привести к нему другого врача. Данзас вернулся к Пушкину, найдя его уже раздетым и лежащим на диване, с сидящей подле него Натальей Николаевной. В седьмом часу прибыли доктор Шольц с доктором К. К. Задлером. Они застали Пушкина в кабинете в окружении жены, Данзаса и Плетнева, который пришел за Пушкиным, чтобы пойти с ним к себе, как обычно по средам. Увидев врачей, Пушкин попросил жену и друзей удалиться. Подав Задлеру руку, он сказал:

— Плохо со мною!

Пушкин спросил Шольца:

— Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу; дорогою шло много крови, — скажите мне откровенно, как вы рану находили?

Последовал ответ:

— Не могу вам скрывать, что рана ваша опасна.

— Скажите мне, — смертельная? — продолжал настаивать Пушкин.

Шольц признался:

— Считаю долгом вам это не скрывать, — но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.

— Спасибо! Вы поступили со мною как честный человек, — сказал Пушкин, потерев при этом рукою лоб. — Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут он сказал:

— Мне кажется, что много крови идет?

Шольц осмотрел рану, крови было немного, как бывает при внутреннем кровотечении, сменил компресс и спросил:

— Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?

— Прощайте, друзья! — сказал Пушкин, озирая книги, и прибавил: — Разве вы думаете, что я час не проживу?

— О, нет, — живо возразил Шольц, — не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Господин Плетнев здесь.

— Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Шольц прощупал пульс, рука была холодная, пульс малый, скорый; вышел за питьем и попросил послать за Жуковским. К Пушкину вошел Данзас. Тут приехали сразу три врача — Задлер, Арендт и Саломон. Шольц оставил Пушкина, который добродушно пожал ему руку на прощание. Прибывший первым, Задлер осмотрел рану и наложил новый компресс. Данзас, выходя с ним из кабинета, спросил, опасна ли рана.

— Пока еще ничего нельзя сказать, — ответил Задлер.

Приехавший за ним Арендт также осмотрел рану. Пушкин и его просил сказать откровенно о его состоянии, прибавив, что какой бы ни был ответ, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать нужные распоряжения.

— Если так, — отвечал Арендт, — то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не вижу надежды.

Пушкин поблагодарил Арендта за откровенность и только попросил не говорить того же жене.

В начале восьмого вечера приехал домашний врач Пушкиных доктор Спасский, заставший Арендта и Задлера. Подавая Спасскому руку, Пушкин сказал:

— Что, плохо?

Тот попытался его успокоить, но Пушкин, сделав отрицательный жест рукою, добавил:

— Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна всё знать. Впрочем, делайте со мною, что угодно, я на всё согласен и на всё готов.

После отъезда врачей он остался на попечении Спасского, который исправно исполнял сделанные ими предписания. По желанию родных и друзей именно он сказал Пушкину об исполнении христианского долга, на что он тотчас согласился.

— За кем прикажете послать?

— Возьмите первого, ближайшего священника.

Было уже поздно, и за священником решили послать утром.

Часы пробили восемь вечера, когда вернулся доктор Арендт. Осмотрев рану, он оставил Пушкина на попечение Спасского. Пушкин спросил у того, что делает жена. Врач ответил, что она несколько успокоилась. Пушкин заметил:

— Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском.

— Не уехал ли еще Арендт? — спросил затем Пушкин.

Услышав, что Арендт еще здесь, сказал:

— Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.