Предсказанное. Том 1 - Василий Головачев

– Кажется, к нам пожаловал родитель знаменитого хирурга? Зачем?

– Кто там, Марс? – раздался из глубины квартиры еще один мужской голос, и за спиной Гзаронваля показался второй молодой человек в чем-то, напоминающем балахон в павлиньих перьях. – Что ему нужно?

– Это предок Мальгина, – поигрывая мышцами живота, процедил Гзаронваль.

Лицо второго парня мгновенно стало холодным и злым, глаза сузились, ощупывая фигуру Макара с головы до ног.

– Какого… лешего ему здесь?.. Своего дома нет, что ли?

Макар растерялся. Всегда исповедовавший принцип взаимного доброжелательства, готовый на компромисс ради установления добрых отношений, он, встретившись с принципиальным неприятием его интересов, на какое-то время потерял ощущение реальности.

– Позвольте… – пролепетал он, краснея. – Здесь живет моя невестка, Купава, почему вы?..

– Бывшая, папаша, – буркнул Гзаронваль, – бывшая.

– Какое это имеет значение? Я хочу поговорить с ней. В чем дело? Позовите ее, пожалуйста.

– А шел бы ты, предок, пока цел-здоров, – взорвался вдруг ни с того ни с сего второй, в «павлиньем» одеянии. – Тебя еще только здесь не хватало! Пошли, Марс!

Всякое бывало в жизни Мальгина-старшего, но так его не оскорбляли ни разу. Ошарашенный выпадом, не зная, чем он вызван, но догадываясь, что это как-то связано с Климом, Макар слепо двинулся на юных атлетов и получил несильный, но резкий удар в переносицу – «павлин» нанес его через руку Гзаронваля и ударил бы еще раз, если бы старик не упал, услышав сквозь звон и боль в голове недовольный возглас Марселя:

– Осторожнее, Билл, какая муха тебя укусила?

Очнулся Макар через минуту. В голове гудело, из глаз лились слезы и по губе текло что-то горячее и соленое. Он вяло дотронулся до лица – это была кровь. Кулак «павлина» по имени Билл повредил переносицу.

– Черт возьми, за что?! – совершенно искренне удивился старик, достал платок, промокнул кровь под носом и перевернулся на спину. Затем расслабился, унял слезы, кровь и встал. Дверь была закрыта. Купава так и не вышла. И вдруг на старика что-то нашло: сказалось все, что накопилось на душе, плюс ничем не спровоцированное оскорбление и унижение, которому не было никакого оправдания. Он толкнул дверь рукой, а когда она не поддалась, ударил что есть силы ногой. Автомат открыл ее на третьем ударе.

Отшвырнув появившегося в проеме красавца «павлина», Мальгин-старший прошел в гостиную, затем в спальню, не отвечая на изумленные взгляды двух мужчин, одним из которых был Гзаронваль, заглянул на кухню: Купавы нигде не было.

– Где она? – коротко спросил он, вернувшись в гостиную и так глянув на ворвавшегося следом «павлина», что тот невольно отступил, проглотив порцию ругательств.

– В лечебнице, – помедлив, ответил Гзаронваль, переглянувшись с собеседником; его Макар не знал.

– В какой? Впрочем, это я выясню сам. – Старик направился к выходу и уже из прихожей добавил: – Я не спрашиваю, что вы здесь делаете в отсутствие хозяйки, но было бы лучше, если бы вы покинули этот дом. – Мальгин-старший тоже умел быть твердым.

Дверь закрылась за ним, отрезав шипение «павлина» и красноречивое молчание остальных.

Полюбовавшись панорамой Хельсинки с башни музея-крепости Суоменлинна, Боянова вызвала такси и спустя четверть часа вышла из пинасса на лужайку перед коттеджем Маттикайнена, расположенным в парке под Свеаборгом. То, что председатель Всемирного координационного совета Тойво Маттикайнен пригласил ее домой, а не в свой рабочий кабинет в здании ВКС, расположенном на окраине рязанского парка Победы, было не совсем обычным явлением, но комиссар безопасности не привыкла анализировать ситуацию и делать выводы без достаточных оснований, зная, что все в конце концов разъяснится.

Она почти не спала эту ночь (два часа сна маловато даже для интрасенса), проведя ее с сестрой в Софии, где та жила и работала. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Власта была точной копией Забавы, и различить их могли только близкие люди, да и то с трудом, особенно если смеха ради они выходили к гостям в одинаковых нарядах. Но характер у Забавы был гораздо тверже, чем у Власты, хотя и у той – не подарок, как она сама признавалась, и все же Забава Боянова славилась той силой воли, упорством в достижении цели, привычкой подчинять свои желания поставленной задаче, а также дисциплиной духа, которые всегда отличают игрока-профессионала от любителя и бойца от труса или просто слабого и нерешительного человека. Кроме того, Забава была интрасенсом, что, в свою очередь, накладывало отпечаток на ее личность. И вдруг она призналась сестре, что безнадежно влюблена в человека почти на двадцать лет моложе ее самой!

Власта была потрясена. Не тем, что ее суровая сестра влюбилась (ничто человеческое не чуждо и нам, интрасенсам, как горько пошутила Забава), а тем, какая бездна чувств открылась вдруг в ее гордой и неприступной сестре!

Они проговорили всю ночь, исчерпав до дна собственные запасы жалости и нежности… и слез, осудили род мужской как таковой и амнистировали его, потому что существовали мужчины, за которыми не грех идти следом. А потом выяснилось, что мучителем Забавы был Аристарх Железовский, интрасенс, биоматематик ксеноцентра Института внеземных культур…

– Железовский, – задумчиво повторила про себя Власта, глядя, как идет к ней по траве Тойво Маттикайнен. – Все-таки придется разобраться, что ты из себя представляешь…

Председатель ВКС был высок, поджар, светлоголов, издали выглядел юношей, но вблизи юноша исчезал, появлялся зрелый и умный человек, чей возраст явно читался в глазах, о нем же говорили морщины на лбу и энергичная складка губ.

– Вы точны, как комиссар, – с улыбкой сказал Маттикайнен, целуя руку женщины и протягивая ей букетик поздних полевых цветов. – Едва успел нарвать.

Легкая краска легла на щеки Бояновой, и, чтобы скрыть замешательство, она зарылась в букет, вдыхая аромат цветов.

– Какое чудо! Благодарю, Тойво.

– Не стоит благодарности. Идемте в солярий, чай готов, с шиповником, жасмином, чабрецом и селемом. Или вы предпочитаете кофе, какао, солинт, испли, сбитень?

Власта улыбнулась.

– Ийе[100], Тойво-сан, предпочитаю чай.

Они уселись в удобные плетеные кресла под поляроидной крышей солярия на втором этаже коттеджа, где был накрыт стол, и Маттикайнен подал гостье пиалу с селемом – лунным медом, изумрудным и текучим, как вода. Чайный сервиз был невероятно красив, и хозяин пояснил с ноткой гордости:

– Дятьковский фарфор. Этому сервизу четыреста пятьдесят лет, мой прапрадед привез его из России в середине девятнадцатого века.