Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин

видели — это безличный уровень восприятия, очищенный от всех современных кодировок. Так видеть лимбо могут только величайшие из undead. Ваш опыт будет другим. То, что вы встретите, будет зависеть от особенностей перематываемой анимограммы — но в целом будет напоминать повседневный мир. Только он будет меняться, пробуя множество разных форм перед тем, как ваш ум узнает что-то знакомое. Лимбо — это не совсем пространство. И время там — не совсем время.

— А что там на самом деле? — спросил Тет.

— Вопрос, что там на самом деле, лишен смысла — ибо ответ зависит от того, кто будет смотреть: пчела, летучая мышь, человек или вампир. Вы вампиры. Со временем вы вполне сможете настроить лимбо так, чтобы сделать его уютным для себя местечком. Главное — ни на чем не залипать.

— А что это за шест? И щит?

— Такова традиционная экипировка ныряльщика, — сказал Улл. — Ей несколько тысяч лет, и многие профессионалы считают именно эту униформу самой подходящей для наших целей. Шест Аида, Шлем Аида и Щит Аида всегда присутствуют в каталоге вашего вампонавигатора. С их помощью можно решить большинство практических задач. Но вообще вы можете придавать себе любое обличье. Только помните, что хорошим тоном в лимбо считается минимализм. Вы не взрываете там атомных бомб и не устраиваете великих наводнений. Вы обходитесь минимумом средств, необходимых для решения задачи. Рама, у тебя опять вопрос?

— Да, — сказал я. — Куда бежал этот Аид?

— Я не знаю. К какой-то цели. Но по лимбо не бегают. Бег — просто самый близкий из человеческих шаблонов, который можно наложить на такое восприятие. Это сновидческая трансформация абстрактного усилия, прилагаемого вампиром, чтобы приблизиться к объекту своего интереса.

— Что это за огоньки?

— Мы называем их «свободные мемы». Вы не будете их видеть. Вы будете видеть только своего клиента, то есть перематываемую анимограмму. Свободные мемы при этом практически не заметны. Примерно как звезды днем.

— А почему их называют «мемы»?

— Сам не знаю, — пожал плечами Улл. — Просто так принято. Это элементарные свободные мысли. А «свободными» их называют потому, что их не думает никто. Они как бы думают себя сами. Выглядит это так, словно у них есть свой собственный свет.

— А разве может быть мысль, которую не думает никто?

— Это, конечно, звучит странно, — согласился Улл. — Но то же самое относится и к мыслям в человеческом подсознании. Их никто не думает. А потом, набрав энергию, они неожиданно берут вашу голову штурмом. И, как показывает уголовная практика, становятся не просто реальностью, а самой главной реальностью из всех. Их последствия ощущаются много лет. Так что не сомневайтесь. Может.

— А откуда берутся свободные мемы? — спросила Софи.

— Я не знаю. Возможно, это подсознание Великого Вампира, в уме которого появляемся и исчезаем мы все. Некоторые считают, что это обломки бессмертных сущностей, разрушенных непостижимой силой. Что-то древнее, как кольца Сатурна, но до сих пор живое. Другие вампиры полагают, что мемы находятся в пустоте изначально и являются теми элементами, из которых возникают человеческие и ангельские языки. Третьи допускают, что много мемов, слипшись вместе, могут зародить новую сущность. И все эти точки зрения спорят между собой… Но вам про это не надо думать. Мемы не имеют к вам никакого отношения. Они видны только великим мастерам…

Улл достал из своего мешка другой камертон.

— Реальность, друзья, гораздо прозаичней. Сейчас я покажу, как лимбо будет выглядеть для вас. Смотрите внимательно и постарайтесь запомнить все в деталях, потому что я буду задавать вам контрольные вопросы. Закройте глаза…

Прошло несколько секунд, и я услышал звук второго камертона. Он был другого тембра.

Я вдруг увидел машину, тормозящую на углу пустой городской улицы. Трудно было сказать, где это происходило — но улица казалась совершенно реальной, со множеством пакостных деталей, которые может родить только живая жизнь.

Из машины вылез пожилой мужчина в полосатом костюме и закрыл дверь.

Откуда-то сверху ему на лысину упала капля.

Он поднял глаза — и на лоб ему упала вторая капля. Он недоуменно наморщился — и на него упала третья. Я даже слышал звук, с которым капли разбивались о его кожу.

Тут с полосатым господином и окружающим его миром стало твориться что-то странное. Исчезла улица, пропала машина, а его руки загнулись за спину — и оказались прикрученными веревками к каменному столбу. На его шее появился железный ошейник с шипами, не позволяющий ему повернуть голову. Его загорелая лысина заполнила все поле зрения, словно я навел на нее камеру и сделал сильный зум.

На лысину снова упала капля воды. Я увидел в мельчайших подробностях, как она расшиблась. Привязанный к столбу вскрикнул.

Я поглядел вверх. На столбе выше его головы висела старинная медная посудина с тонким носиком, на котором уже набухала следующая капля.

В моей руке возник шест — почти такой же, как в прошлом видении. Я ударил им по столбу и сшиб его верхушку вместе с медной посудиной. Потом я коснулся шестом железного ошейника, и тот послушно свалился на землю. С той же сновидческой легкостью, одним прикосновением шеста, я распутал веревки, которыми были скручены руки полосатого господина, и он побежал вперед.

Впереди была полукруглая дубовая дверь с большим железным кольцом. Он схватился за кольцо, потянул, и дверь открылась. В проеме мелькнул силуэт большой худой собаки с торчащими ушами. Господин шагнул за дверь. А потом собака и полосатый господин покрылись рябью и превратились в облако разноцветных брызг — и все исчезло так же внезапно, как появилось.

— Это фрагмент реальной перемотки по программе «Золотой Парашют», — сказал Улл. — Вы насмотритесь на подобные проекции испуганных умов досыта, я вам обещаю. Теперь вопросы. Скажите, когда исчезла улица и машина, где оказался мужчина, который из нее вылез?

— У столба, — ответил я. — Это, кажется, такая древняя пытка водой.

— А где находился столб? На улице? В поле? В каком-то помещении?

Я задумался. Как ни странно,