Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

Почему спешит Екатерина не думать об этом? Словно предчувствие дурное начинает тревожить её. Но и вокруг – мало утешения…

В зеркало боится поглядеть эта сильная, неувядавшая многие годы женщина.

Всё, что по царству за долгие годы было затеяно ею, что начиналось так красиво, с шумом и блеском, – осталось недоделано, незавершено, рушится, ещё не получив законченных очертаний…

Воспитательные дома Бецкого, корпуса его и Зорича, Смольное общежитие[217] простых и благородных девиц, свод установлений и законов,[218] население украинских степей, Крыма, Сибири, казна, дороги… Литература, просвещение, художества…

Как порывисто шло дело вначале… и теперь остановилась работа почти везде. Нет людей, нет охоты ни у кого бескорыстно служить начинаниям, в которых скрыт залог новой будущей жизни общества…

Отчего это?

И как ответ неумолимой, беспристрастной Судьбы перед нею начинают выступать какие-то тёмные, неясные картины…

Порою слова правды попадались государыне в лощёных отчётах сатрапов,[219] которые на местах, по глухим углам правили от её имени многомиллионным, терпеливым народом… И видит она то, чего не хотела видеть всю жизнь…

Покосившиеся, жалкие избы глухих деревень… Бездорожье, миллионы людей, живущих впроголодь, несущих тяжёлое бремя безгласных рабов… Вот тот фон, то основание, тот слой земли, на котором красуется пышное растение: мировая слава Екатерины Великой…

Вместо навоза – грязью, кровью и потом удобрен слой чёрной земли…

И чудится «Семирамиде Севера», что скоро может увянуть блестящий цветок, который вызвала она к жизни ценою многолетних дум, напряжений, труда…

Уйдёт она – и рухнет многое… И многих погребёт под своими развалинами…

А не всё ли ей равно! Её тогда не будет…

И только устало склоня старую, седую голову, повторяет эта великая артистка на сцене всемирной истории:

– Только бы не упасть, не свалиться самой раньше времени… А упасть – и умереть! Да и скорей бы уж это… так устала! – совсем тихо добавляет она.

Как будто боится, что Судьба подслушает это невольное желание души и исполнит его.

Судьба подслушала…

Четвёртого сентября было собрание в Эрмитаже.

Довольная известиями, полученными от Суворова, императрица казалась очень весела.

Под конец вечера, встав из-за карт, она обходила гостей, а за ней ковыляла дура-шутиха Матрёна Даниловна. Несмотря на свою показную глупость, Даниловна хорошо умела уловить, что толкуют в простом народе, собрать все столичные сплетни и поднести их Екатерине, которая очень чутко прислушивалась и к дворцовым «коммеражам»,[220] и к говору народной толпы.

– Вот, потасцили угодника, – сюсюкала Даниловна по поводу перенесения новых мощей, – потасцили, словно утопленника, волоком… А надо было на головусках понести, как по старинке, по законю… Илоды немецкие!.. Всё не по-насему делают, Кателинуска!..

– Правда твоя, Даниловна. А что про грозу говорят, не слыхала?

– Пло глозу, что была по осени? Глозное, говолят, цалство будет…

– Какое грозное царство? Чьё?

– Бозье… Бог судить цалей и псалей станет… И будет Ево глозное цалство!

– Глупости ты болтаешь…

– Ну, Кателинуска, ты очень умна… Уз больно возносисься… Гляди, нос разсибёсь, как давеца с лесеньки: цубулах… гоп-гоп-гоп… Покатилась-поехала наса кума с олехами…

– Ну, поди, ты надоела мне…

– Пойду, пойду… И то не ладно… Баиньки пойдёт Даниловна… Пласцай, Кателинуска…

– Что прощаться вздумала, дура? Никогда того не было… – с неудовольствием кинула ей государыня и дальше прошла.

Вдруг из боковых дверей показался ряженый, коробейник.

– С товарами, с ситцами… С разными товарами заморскими, диковинными! К нам, к нам жалуйте… Вот я с товарами!

– Ну, пожаловал! – узнав голос вечного затейника, Льва Нарышкина, радостно отозвалась императрица. – Иди, иди сюда! Показывай вот молодым особам, какие у тебя новиночки?.. Да не дорожись смотри…

– С пальцем – девять, с огурцом – дюжина! По своей цене отдаю, совсем даром продаю. Чего самой не жаль, то у девицы я и взял… А дамы, что дадут, я тоже тут как тут! Атлас, канифас,[221] сюрьма, белила у нас, покупали прошлый раз… Вот вы, сударыня! – указал на Екатерину старый балагур.

– Врёшь… Эй, велите подать льду… Сейчас докажу, что не нужно мне такого товару. Себе лицо обмою, тебе нос приморожу, старый обманщик, клеветник… Неправдой не торгуй! И без тебя её много…

– Пожалуйте, молодки, нет лучше находки, как мои товары… – зазывал Нарышкин с манерами заправского коробейника.

Его окружили. Он сыпал шутками и остротами.

Все смеялись, и государыня чуть ли не больше всех.

Подошёл Андрей Шувалов.

– А, вот и вы, граф, пожалуйте, пожалуйте, – делая глубокий реверанс, пригласила его императрица.

– Жалую, жалую. Всегда рад жаловать, к веселью, ваше величество, матушка ты моя!

И глубоким, низким реверансом, по-женски, ответил на реверанс государыни. Хохот раздался вокруг.

– Но, господа, напрасно смеётесь. Мы с графом старые друзья… Сколько лет?.. Или не говорить? Не скажу… Много лет с ним знакомы… Можно нам и пошутить друг с другом… Однако, – вдруг бледнея и сводя брови, сказала она, – от хохоту, видно, снова колика вступила в меня… Генерал, дай-те руку… На покой пора… Веселитесь, друзья мои… Покупайте, торгуйтесь только с этим старым плутом… Он вас надует, гниль продаст втридорога, – шутя на прощанье, погрозила Екатерина Нарышкину концом своей трости…

– Я со старших пример беру, матушка, – на колкость колкостью ответил куртизан.

Екатерина ушла. А смех и веселье долго ещё не умолкали в покоях ярко освещённого Эрмитажа.

Фаворит далеко за полночь ушёл от государыни и послал к ней Перекусихину.

– Подежурьте уж при матушке, Марья Саввишна. Всё неможется ей, – попросил встревоженный фаворит, не сумевший совершенно облегчить нездоровья своей покровительницы.

Тревожно спала императрица, но утром проснулась в обычный свой час.

Никого не призывая, затопила камин, села к столу, но работать ей не хотелось. Она подвинула большой энциклопедический словарь, из которого выбирала материалы для исторических своих сочинений, и стала просматривать его. И задумалась.

Захар неслышно внёс кофе, поставил его на обычное место.

От неожиданности, услышав шорох, Екатерина вздрогнула, но сейчас же сдержалась.

– С добрым утром. Как почивать изволили, матушка? – участливо спросил старый Захар. – Ночью-то, сказывают, недужилось?

– Нет, пустое. Видишь, совсем весела… Только… что это, мухи, что ли, летают у нас в комнате? Мелькают они у меня в глазах.

– Мухи? Матушка, и летом мало их пускаем к тебе… А теперь и вовсе не пора… Так, в глазках от устали мелькание… Бросила бы ты всё это… Хоть малый отдых дала бы себе, матушка, ваше величество.

– Нельзя, Захар. Сейчас особливо… Дела столько… Стой, кто там говорит в передней у тебя?

Оба стали прислушиваться.

– Да никого, матушка… Тихо. Разве пустят теперь кого к тебе в необычную пору? В ранний такой час? Кроме генерала, так он свою дверь знает… Никого там…

– Значит, и в ушах у меня что-то… Правда устала… Кофе какой-то… совсем невкусный сегодня… И слабый. Я же приказывала теперь покрепче мне… Сил надо. Ступай, ещё чашку принеси…

– Матушка, личико-то вон у тебя и так пятнами зарделося. Кофе, как всегда. В головку бы кровь не вступила…

– Пожалуйста, ступай и принеси… Работать надо мне, слышал? И времени нет больше болтать с тобой. В другой раз… Придут секретари – пускай их по порядку… Да, постой… Не слыхал, что в городе говорят о нашей победе над французишками, над мартинистами безбожными? И про меня? Про моё здоровье?

– А что же про твоё здоровье? Одно слышал: все Бога молят, долго бы тебе ещё жить. Боятся, после тебя, матушка, хуже будет… Не знают, верно, что ваше величество насчёт внука полагаете… Опасаются Павла Петровича многие. А другие – ничего. Говорят: «Сын должен за матерью царствовать». Разно толкуют, матушка. А что насчёт французов? Так как сказать? Далёкое-де, мол, дело… Стоит ли ради чужих королей своих ребят далеко угонять?.. Известно, глупый народ. Не понимают высокой политики твоей… Да и слушать их нечего, матушка…

– Ты думаешь?.. Ну, иди, пожалуйста… Кофе ещё… И… воды холодной стакан… Жарко как натоплено нынче… Опять мухи. Или нет их, ты говоришь? Иди…

Старик ушёл.

Старуха государыня, совсем бессильная, с красным лицом, опустила голову на руки и задумалась.

Опять нынче ночью видела она эту загадочную чёрную тень…

Кто это такой?! Кого же во сне вызывает тревожная память?.. Сны – отражение жизни… Кто эта тень?

Глядит в угол – и вздрогнула, затряслась…

Вот она, стоит… Мухи чаще замелькали в глазах… Лицо открылось у тени… От мух оно рябое всё… Нет. Оно рябое, это лицо… Лицо Петра… Бледное, залитое кровью, иссиня-бледное. Глаза закрыты, но они глядят…