Волки Кальи - Стивен Кинг

— Рикуперо!.. Робиллард!.. Росси!..

Его отбрасывает назад, до самой выбеленной бетонной стены, на которой кто-то написал «БАНГО СКЭНК» и «У меня только что случился 19-ый нервный припадок». Потом бросает вперед, он падает на колени, сгибается пополам, как мусульманин во время утренней молитвы. С мгновение смотрит на бетонный пол между голыми коленями, теряет равновесие, прикладывается к полу лицом, в трех местах челюсть ломается повторно. Но четыре, должно быть, магическое число, поэтому на этот раз он ломает еще и нос. Лежит на полу, дергаясь, словно выброшенная на берег рыба, марая тело кровью, говном, мочой. «Да, я умираю», — думает он.

— Рульян!.. Санелли!.. Сеар!..

Но постепенно амплитуда судорог уменьшается, они переходят в крупную дрожь, потом в мелкую. Он думает, что кто-то должен подойти, помочь ему, но никто не приходит, поначалу. Наконец, его перестает трясти, и он, Доналд Френк Каллагэн, оставшись в сознании, не отключившийся, лежит на полу камеры в полицейском участке города Топика, штат Канзас, а дальше по коридору какой-то человек, все выкрикивает фамилии, строго в алфавитном порядке.

— Сейви!.. Серроу!.. Сетцер!..

Внезапно, впервые за эти месяцы, он думает о том, как кавалерия прибыла на подмогу в тот самый момент, когда Братья Гитлеры готовились изрезать его на куски в бывшей прачечной на Восточной Сорок седьмой улице. И точно изрезали бы, а днем или двумя позже кто-нибудь случайно обнаружил бы Доналда Френка Каллагэна, покойником и с яйцами, подвешенными к ушам вместо сережек. Но кавалерия прибыла и…

«Не кавалерия, — думает он, лежа на полу. — Голос номер один и голос номер два». Только и это не совсем верно. Двое мужчин, среднего возраста, причем ближе к пожилому. Мистер Экслибрис и мистер Гей Кокниф Ен Йом, что бы сие не означало. Оба перепуганные до смерти. И они имели право на испуг. Братья Гитлеры, возможно, не порезали тысячу людей, как хвастался Ленни, но порезали многих, а нескольких и убили, они были абсолютными отморозками, так что мистер Экслибрис и мистер Гей Кокниф имели полное право на испуг. Все для них обернулось хорошо, но могло и не обернуться. Что бы произошло, если бы Джордж и Ленни развернули ситуацию с точностью до наоборот? Тогда в бывшей прачечной «Бухта Черепахи» тот, кто заглянул бы туда первым, нашел не один труп, а три. И уж об этом «Пост» точно написала бы на первой полосе! Эти парни рисковали своей жизнью, а теперь, по прошествии шести или восьми месяцев, посмотрите, ради кого они шли на такой риск: грязный, изможденный, никчемный пьяница, обоссавшийся и обосравшийся. Не отрывающийся от бутылки ни днем, ни ночью.

В тот самый момент все и происходит. Дальше по коридору голос все бубнит фамилии: Спрэнг, Стивард, Судли. В этой камере мужчина, лежащий на грязном полу в сером свети зари, наконец-то достигает дна, то есть, по определению, того уровня, ниже которого спуск невозможен, если, конечно, не брать лопату и не начинать копать.

Он лежит, смотрит прямо перед собой, параллельно полу, видит пылинки и комья грязи, которые кажутся ему холмами. Он думает: «Что у нас сейчас? Февраль? Февраль 1982 года? Что-то в этом роде. Ладно, вот что я тогда говорю. Даю себе год на исправление. Год, чтобы доказать, что эти двое не зря пошли на риск. Если у меня получится, живу дальше. Если буду пить и в феврале 1983 года, покончу с собой».

Крикун тем временем добрался до фамилии Таргенфилд.

Каллагэн замолчал. Пригубил кофе, скорчил гримасу и налил себе сладкого сидра.

— Я знал, с чего начинается подъем. Видит Бог, я достаточно часто водил опустившихся на дно пьяниц на собрания «АА» в Ист-Сайде. Поэтому, когда меня выпустили, я нашел отделение «АА» в Топике и начал каждый день ходить на собрания. Вперед не смотрел, назад не оглядывался. «Прошлое — история, будущее — тайна», — говорят они. Только на этот раз, вместо того, чтобы сидеть в задних рядах и молчать, я заставлял себя выходить вперед и, когда все представлялись, говорить: «Я — Дон К. и я не хочу больше пить». Я хотел, каждый день хотел, но у «АА» есть изречения на все случаи жизни. По этому поводу они говорят: «Притворяйся, пока не добьешься своего». И мало помалу, я добился. Одним утром осенью 1982 года проснулся и понял, что выпить мне не хочется. Отделался, можно сказать, от вредной привычки.

Я переехал. В первый год трезвости не рекомендуется что-то резко менять в жизни, но однажды в парке Гейджа, точнее, в Рейнском розарии… — он замолчал, глядя на них. — Что? Вы знаете, о чем я? Только не говорите мне, что знаете Рейнский розарий!

— Мы там были, — ответила Сюзанна. — Видели детский поезд.

— Это потрясающе, — выдохнул Каллагэн.

— Это девятнадцать часов и поют птички, — сказал Эдди. Без тени улыбки.

— Короче, в розарии я увидел первый постер. «НЕ ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ КАЛЛАГЭНА, НАШЕГО ИРЛАНДСКОГО СЕТТЕРА. ШРАМ НА ЛАПЕ, ШРАМ НА ЛБУ. ЩЕДРОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ». И так далее, и так далее. Наконец-то они правильно написали мою фамилию. Вот я и решил, что пора сматываться. Поехал в Детройт, там нашел ночлежку, которая называлась «Лайтхауз». Для алкоголиков. Тот же «Дом», только без Роуэна Мадругера. Они делали много хорошего, но едва сводили концы с концами. Я стал им помогать. Работал там и в декабре 1983 года, когда это случилось.

— Что случилось? — спросила Сюзанна.

Ответил ей Джейк Чеймберз. Он знал, единственный из них всех, кто мог знать. В конце концов, то же самое случилось и с ним.

— Именно тогда ты и умер.

— Да, совершенно верно, — удивления Каллагэн не выказал. Словно они обсуждали урожайность риса или возможность работы Энди на атомной энергии. — Именно тогда я и умер. Роланд, тебя не затруднит скрутить для меня самокрутку? Мне нужно что-то покрепче сидра.

В «Маяке» есть давняя традиция, которая выдерживается все четыре года существования ночлежки. Речь идет об обеде в День благодарения, который устраивается в спортивном зале средней школы «Святое имя», расположенной на западной части улицы Конгресса. Алкоголики украшают зал гирляндами из оранжевой и коричневой бумаги, картонными индейками, пластмассовыми овощами и фруктами. Другими словами, американскими амулетами жатвы. Чтобы попасть на этот обед, нужно как минимум две недели ходить трезвым. Не допускались на обед, об этом договорились Уэрд Хакман, Эл Маккоуэн и Дон Каллагэн, и те, кто от выпивки становились буйными, независимо от того, сколько времени они не брали в рот спиртного.

В День индейки около сотни лучших детройских алкоголиков, наркоманов и просто бездомных собираются в «Святом имени» на прекрасный обед с индейкой, картофельным пюре, закусками. Они сидят за десятком столов, поставленных на баскетбольной площадке (ножки подбиты фетром, гости в носках). Перед нем, как сесть и наброситься на еду, и это тоже элемент традиции, они ходят вокруг столов («Это займет не больше десяти секунд, а потом мы начнем», — заранее предупреждает их Эл), и каждый говорит, за что он благодарен. Поскольку это День благодарения, да, да, а также потому, что один из постулатов программы «АА» состоит в том, что благодарный пьяница не пьет, а благодарный наркоман не закидывается и не ширяется.