ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

«В случае обнаружения спецпоселенца на расстоянии, превышающем 5 километров от места указанного ему поселения, он будет отвечать в несудебном порядке 20 годами каторжных работ». Следовала подпись спецпоселенца... Рональд поставил ее аккуратно и осведомился, как обстоят дела с железнодорожной стройкой, куда он еще в тюрьме завербовался. Комендант сообщил, что стройка пока откладывается, работу придется подыскать другую, но сам он в этом помочь не может. Равно, как и с квартирой, искать которую можно у горожан...

— Вас, впрочем, товарищ Вальдек, — добавил лейтенант, — назначили на жительство несколько севернее Енисейска, в связи со стройкой, куда вы собирались поступить. Я выясню, разрешено ли вам оставаться у нас, в Енисейске. Пока можете устраиваться временно. Как уж сумеете!

Он побрел по чужой, незнакомой улице чужого, северного города. Как везде, улицы и здесь были бездарно и казенно переименованы: «Рабоче-Крестьянская», «Ленина», «Максима Горького», «имени Перенсона»...

Для первой прогулки он избрал «Рабоче-Крестьянскую». Она тянулась от центра к окраинному Татарскому кладбищу... Три четверти городской застройки были деревянными — типичные сибирские дома в два этажа, под четырехскатной крышей, со ставнями, крыльцами, кирпичными печными трубами. Морозец изрядно поджимал, но метеорологи обещали ветер, метель и снегопады. Неуютно, когда крова над головой нет! Не в комендатуру же обращаться, чтобы спрятала от бури!

Лица прохожих, впрочем, как-то обнадеживали. Много интеллигентных, пристально глядящих на встречного, лиц. Одна, писанная красавица северного типа, Рональд даже обернулся вслед этому прекрасному женскому лицу. Но очень нарядна, с легкой походкой и такой ясной полуулыбкой, какую никто бы не сохранил после этапов и пересылок: значит, местная? Но одета по-московски, а скорее, пожалуй, по-питерски...

Начинало смеркаться. Уже где-то на подходе к городу из заречья летел обещанный буран. И тут ангельское крыло снова простерлось над грешным героем этих страниц...

Спасение пришло в образе старика с топориком, в коротком тулупчике, по-старинному перетянутом кушаком. Он медлительно плотничал перед своим недостроенным домом, шкурил еловую слегу. Свежесрубленный, еще не конопаченный пятиоконный дом, фасадом на Рабоче-Крестьянскую, уже подведен был частично, под крышу и, похоже, старик трудился над будущей стропильной ногой... Клинышек его седенькой и реденькой бородки был чуть сдвинут вбок, что свидетельствовало о привычке отжимать его левой рукой, подпирающей подбородок, пока правая выводит ученые строчки...Господи, да ведь это сам... товарищ директор того исследовательского института с международным именем, где полжизни проработала Катя.

Это он, севший 16 лет назад, как говорили, преданный Бела Куном; кандидат в члены ЦК, автор спорной теории об абстрактном труде, атакованной сталинскими ортодоксами; посаженный вместе с его ученой женой, Беллой Борисовной Бреве, специалисткой по русской истории нового времени, защитившей докторскую незадолго перед посадкой...

— Не узнаете, Степан Миронович[67]?

— Боже мой, Рональд Алексеевич! Давно вас... то есть давно ли вы... здесь? По костюму догадываюсь, что недавно... Где и как устроились?

— Еще нигде и никак... Я здесь — с нынешнего утра.

— О! Белла! Белла! Ты слышишь: приехал Рональд Вальдек! Муж нашей Екатерины Кестнер! Скажите, как она-то? Как ее здоровье?

— Скончалась... до моей посадки. Наш Ежик убит в Германии. Ну, а я вот, пока в Енисейске. Федя скоро институт должен бы закончить...

— Послушайте, Рональд Алексеевич, вам необходимо поторопиться! Ступайте на улицу Перенсона, дом сто тридцать седьмой. Там СЕГОДНЯ съехал студент, занимавший угловую комнату. Бегите и проситесь! Хорошие старики-ссыльные, давно здесь осели.

Буря уже налетела на город. Нужный номер дома он различил в чистой догадке. Добрые старики приняли его, как только он назвал имя Степана Мироновича и Беллы... Он перекрестился на икону, попросил позволения лечь, и слушал ветер в трубе русской печи... Ангел-хранитель крестообразно сложил оба белых крыла над первым вольным кровом своего подзащитного. А над Енисейском двое суток бушевала редкостной силы пурга, и когда она стихла и солнце озарило наметанные снежные сугробы, герой повести глянул из обеих окон своей угловой комнатки, сквозь узоры изморози на типичнейший пейзаж новой социалистической Сибири: левое окно выходило на тюремный замок, окруженный белокаменной стеной в три человеческих роста с вышками по углам, где за пулеметами, в меховых тулупах, дежурили стрелки охраны («попки»). За стеной отчетливо виднелось кирпичное кубическое строение главного тюремного корпуса с видимыми над стеной оконными щитками-намордниками. Правое же окно комнаты глядело прямо на кладбище, даже на два — ближе было русское, подальше — татарское, первое — с крестами, ясно различимыми сквозь морозное сверкание этого утра; кладбище же татарское издали казалось просто красивой хвойной рощей, со слабо намеченной к ней тропою, в то время как место упокоения православных так и манило к себе настежь раскрытыми воротами с ликом Спасителя над ними и широкой подъездной дорогой, покамест еще не полностью разметенной после метели...

Старики-хозяева так привыкли к этому пейзажу, что находили в нем даже приятность, прежде всего практическую. У них не было родных, и в случае кончины — толковали они про это с чисто русским, крестьянским спокойствием — похороны были бы делом рук добрых соседей, а затруднять им эту обязанность старики не хотели бы...

— Видите, везти нас будет недалечко, а гробики... вон они, готовенькие, в сарае припасены: как размету двор, так покажу вам, сам строгал и красил, и лаком покрыл... Побольше — тот для меня, поменьше — для нее... Просим у Бога, чтобы уж обоих нас вместе к себе прибрал, ну, да уже в этом — Его воля! Ежели один из нас молитвенником за другого останется — все одно, недолго ему одному бедовать, и знать будет, что постель ему приготовлена.

...Лекцию о трудоустройстве прочитал Рональду Степан Миронович. Он намекнул, что кроме официальных рабочих мест, крайне ограниченных для ссыльных и спецпоселенцев, есть и еще некоторые иные возможности, однако пока от подробностей на эту тему уклонился. Рональд спросил его о встреченной красавице, и запомнившиеся ему приметы сразу помогли выяснить, что красавица является вольной дамой, по специальности она детский врач, работает в больнице и в городе очень известна. А приехала сюда из Горького к мужу-инженеру, конструктору судов на подводных крыльях, автору первой такой советской «Ракеты», чем-то, не угодившему органам и получившему срок и ссылку. Инженер слывет чудаком, мало с кем знается, а жена-красавица его любит и надеется на просвет впереди.