Жестокий век - Исай Калашников

– Зачем же ты, старая, затрепанная кошма, потащился к Ван-хану?

– Только ради тебя и дел твоих, дорогой племянничек! Думаю: все разузнаю-выведаю, всех на чистую воду выведу…

– Не оскверняй ложью свои седины и наш высокий род! Умри достойно.

– За что же я должен умереть? Прости, хан! Помилуй, хан! Стар я стал и умишком слаб, запутали зловредные Алтан с Хучаром и твой анда Джамуха. Обманули, окрутили. Неужели ты меня, старого, умом слабого, предашь казни? Ты, сын моего любимого брата Есугея!.. Ты, мой любимый племянник!..

Друзья Тэмуджина переглядывались. Хасар насупился. Как Тэмуджин не поймет, что унижает свой род перед этими безродными?

– Уйди с глаз моих, дядя. Подожди за порогом юрты.

Беспрерывно кланяясь, приговаривая, как заклинание: «Не казни! Помилуй!», – дядя попятился к выходу. Тэмуджин бешено хватил кулаком по своему колену.

– Предатель! Сломаю ему хребтину!

– Не делай этого, хан Тэмуджин, – осторожно попросил Боорчу. – Он твой дядя.

– Дядя… – передразнил его Тэмуджин. – Один дядя, другой брат, третий друг. Одного прости, другому спусти, третьего пожалей. А почему? Разве установленному однажды не должны следовать все, от харачу до хана?

– Должны, хан, – подтвердил Боорчу.

– Так чего же ты хочешь от меня?

– Добросердия, хан. Твой дядя возвратился сам и этим искупил половину своей вины. Щадя повинившихся, мы многих врагов сделаем друзьями. Кроме того, хан, твой дядя – Отчигин, хранитель домашнего очага твоего деда Бартана-багатура. Разумно ли гасить огонь в очаге своего предка?

Тэмуджин вскочил, сцепил за спиной руки, сильно сутулясь, забегал по юрте, браня дядю непотребными словами. Резко остановился, приказал:

– Позовите мою мать.

Когда мать пришла, он сел на свое место, пригладил всклоченную бороду.

– Мать, ты видела, ко мне побитым псом притащился мой дядя. Велика его вина. В трудное время он оставил тебя одну, не захотел помочь. Спасая свое владение, он лизал пятки нашего гонителя Таргутай-Кирилтуха. Я простил ему эту вину, вину перед нашей семьей. Мне, хану, он давал клятву верности – нарушил ее. Как хан я должен его казнить, как сын его брата – помиловать. Тебя спрашиваю, мудрая мать моя: как хану или как его племяннику долженствует поступить мне сегодня с нашим родичем?

– Не суди его строго, сын. Он слабый человек, небо не наградило его ни силой тела, ни силой духа. Не укорачивай пути своего дяди, сынок, не гневи небо.

Тихий просящий голос матери, скорбный взгляд добрых глаз умиротворил Тэмуджина. Он крикнул нукеру:

– Зовите дядю сюда.

Даритай-отчигин от испуга плохо владел своим телом, повалился на колени, едва переступив порог юрты, но по лицам Оэлун и Тэмуджина понял, что спасен, проворно пополз вперед, простер руки, воскликнул:

– Я еще послужу тебе, хан мой и племянник!

– Твоя служба не нужна мне. Твоих людей, табуны забираю себе. У тебя будет юрта и несколько домашних рабов.

– За что такая немилость, хан?

– Это милость, дядя. Сам жаловался – стар, умишком слаб. Твою ношу я беру на себя. Джэлмэ, разведи его нукеров и воинов на сотни, определи, какой сотне под чьим началом быть. А ты, дядя, иди помолись. Ну, Хасар, теперь рассказывай ты. – Взгляд Тэмуджина был строг. – Не гостил ли ты у хана-отца?

– Гостил! – с вызовом ответил Хасар: мать тут, и бояться ему нечего. –  Был принят и обласкан. Только к тебе пришлось возвратиться пешком. А пищей в дороге были подошвы моих гутул.

– Почему ты отстал?

– Я хотел спасти семью.

– Почти все воины оставили семьи.

– Но ты-то свой курень не оставил. И жены, и дети с тобой!

– И наша мать, Хасар. Ее я оставить не мог. Твоя семья у Ван-хана. Может быть, тебе к нему пойти?

– Зачем так говоришь, сын? – упрекнула Тэмуджина мать. – Ты видишь, как он измучен.

– Вижу, мать. И все-таки ему придется собираться в дорогу. Нойоны, слушайте меня. От Ван-хана с Джамухой, Алтаном и Хучаром ушло много воинов. Но он еще силен, и в открытой битве нам его не одолеть. Только быстрым и внезапным, как блеск молнии, ударом мы можем сокрушить Ван-хана и его сына. Кэрэиты нас теперь не боятся, но на всякий случай оглядываются, и подобраться к ним незаметно будет трудно. Мы выступим в поход и будем двигаться ночами. Когда приблизимся к стану хана-отца, от твоего имени, Хасар, к нему поедут Субэдэй-багатур и Мухали. Они скажут, что ты обошел все степи, отчаялся найти меня, твои нукеры голодны, кони истощены, твоя душа скорбит о женах и детях. Попросишь: прими, хан, под свою высокую руку. Ван-хан и его сын подумают: эге, Тэмуджин от страха забился неизвестно куда, опасаться нечего. Станут поджидать тебя с измученными нукерами. А явимся мы. Субэдэй-багатур и Мухали высмотрят, откуда лучше подойти и побольнее ударить.

– Опасно, хан, – сказал Боорчу.

– Опасно? Может быть. Но иначе Ван-хана не разгромить. Делаешь – не бойся, боишься – не делай. А мы не можем ничего не делать. Если вражда началась, кто-то должен пасть – они или мы.

Хасар перестал сердиться на брата. Тэмуджин, как видно, больше не будет держать его в черном теле. Иначе не сделал бы приманкой для Ван-хана, измыслил бы что-то другое. Завистливо-уважительно подумал: «Ну и ловок же старший брат…»

Глава 11

Просьба Хасара пришлась по душе и Ван-хану, и его сыну. Без лишних разговоров согласились принять его под свое покровительство. Но если хан думал, что этим в какой-то мере искупит свою вину перед семьей анды Есугея, то мысль Нилха-Сангуна шла дальше. Надо Хасару подсказать, что он при желании может занять место своего брата, да помочь собрать воинов, и у Тэмуджина будет враг куда опаснее всех его нойонов-родичей и анды. Упрямый и честолюбивый, он или умрет, или одолеет своего рыжего брата-мангуса. У Хасара будет одна опора – кэрэиты! А уж Нилха-Сангун сумеет держать его в руках.

Так он думал и был очень доволен собой. К Хасару с Субэдэй-багатуром и Мухали решил направить нойона Итургена.

– Вези ему наши заверения в полном благорасположении.

– Пошли кого-нибудь другого, – попросил Итурген. – Я захватил его семью.

– Ну и что?

В смущении почесав за ухом, Итурген признался:

– Хасара мы слегка побили. И эти золотые доспехи я забрал у него.

– И надо было его бить! – подосадовал Нилха-Сангун, но, подумав, сказал: – А это даже и неплохо. Как раз ты и должен ехать. И в его доспехах. Так мы напомним, кто он есть. Пусть скорбит его душа. Приедете сюда, лаской и приветливостью снимем эту скорбь, вдохнем в душу надежду. Золоченые доспехи, присовокупив к ним богатые дары, вернешь сам.

Итурген снял шлем, сияющий, как утреннее солнце, пробежал пальцами по блестящим нагрудным пластинкам. Доспехи возвращать ему не хотелось. И поехал он к Хасару с большой неохотой. Бровастый Субэдэй-багатур и подвижный, вертлявый Мухали поскакали рядом – один справа, другой слева.

По куреню ехали шагом. Мухали не сиделось, крутился в седле, будто сорока на столбе коновязи, удивлялся:

– Какой большой курень, как много народу!

– Таких куреней у нас множество, а сколько людей – никто не знает. Только ваших рабов, жен да детей тысячи.

– А воинов почему-то мало…

– Зачем нам держать тут воинов? Ваш бывший владыка Тэмуджин сгинул, татары уничтожены. С этой стороны нет угрозы, и воинов мало.

– А есть поблизости еще курени?

– Ты почему все выспрашиваешь? – насторожился Итурген. – Для чего тебе знать, где, чего и сколько у нас есть?

– О чем-то надо же говорить! Не хочешь – будем молчать. Но молоко скисает от жары, а я от молчания. Давай поговорим о лошадях или женщинах, хочешь? О куренях и воинах не говори, а то все узнаем, нападем. А? – Мухали весело засмеялся.

Надоел Итургену Мухали за дорогу, как сухой хурут в длительном походе. Все чаще стал спрашивать:

– Ну, где же ваш Хасар? Говорили – близко, но скачем два дня, а его все нет.

– Скоро ты его увидишь. Вот радости-то будет у Хасара!

На исходе второго дня притомленные кони шагом шли по лощине. Все суживаясь, лощина полого поднималась к плоской возвышенности. Поднялись на нее, и, невольно пригнувшись, Итурген натянул поводья. По возвышенности двигалось войско. Змеей растянулся вольный строй, и хвост его потерялся за дальними увалами.

– Что… такое? – Итурген попятил коня.

Его руки перехватили, левую – Мухали, правую – Субэдэй-багатур, завернули за спину, туго стянули ремнем. От неожиданности Итурген даже не подумал сопротивляться. Водил глазами с Мухали на Субэдэй-багатура, с Субэдэй-багатура на Мухали…

– Как же это?.. Что же это?..

– Куда держали путь, туда и прибыли, – смеясь, пояснил Мухали.

Их заметили, и десятка два всадников рысью пошли навстречу. На соловом тонконогом жеребце, идущем плавной иноходью, сидел грузный воин в черной войлочной шапке, в халате, перепоясанном простым ременным поясом.

Когда он остановил иноходца и пытливым взглядом скользнул по лицу Итургена, у того обомлело сердце – хан Тэмуджин.