Том 3 - Василий Ян

Свита Бату-хана расположилась на склоне холма, перекидываясь шутками и всматриваясь в даль. На бирюзовой поверхности моря, как стая белых лебедей, рассыпались бесчисленные корабли с повисшими от безветрия парусами. Солнце переливалось яркими блестками на едва колеблющейся морской глади.

В этой свите находились: болезненный сын Бату-хана Сартак, братья Орду и Берке, летописец Хаджи Рахим и несколько темников. Слуги с запасными конями и навьюченными мулами растянулись вдоль дороги. Прибывали новые группы татарских всадников. Все жадно стремились к заветному бирюзовому морю, на берегах которого ожидалась какая-то новая перемена, более счастливая пора в наступлении на «вечерние страны» и дележ новых захваченных богатств.

Послышались крики монголов и вопли пленных. Несколько татарских всадников гнали десятка два пленных. Они были избиты и ободраны до крайности. Пленные были в овчинных безрукавках, расшитых цветными узорами, и широких шароварах, перехваченных у лодыжек ремнями. Длинные до плеч темные кудри растрепались во время борьбы. Руки, связанные за спиной, разодранные, когда-то белые рубахи, на ногах кожаные пошевни — все носило следы отчаянной борьбы, и кровь продолжала сочиться из свежих ран.

Некоторые шли, спотыкаясь, видимо, покорившись неминуемой гибели, другие продолжали упираться, и монголы, ругаясь, беспощадно хлестали их плетьми.

Позади ехал Субудай и торопил воинов. А за великим полководцем следовал на мышиного цвета старом осле Дуда Праведный. Он усердно колотил пятками бока осла, стараясь ускорить его ленивый ход.

На берегу монголы выстроили пленных; половина из них сейчас же уселась на землю, угрюмо, как затравленные звери, озираясь по сторонам.

Бату-хан заметил прибывших пленных и направился к ним. Один из монголов стал снова хлестать сидевших:

— Ты не видишь, упрямая шкура, кто перед тобой на белом жеребце? Это повелитель мира!

Сидевшие извивались, стараясь уклониться от ударов. Бату-хан остановил воина, подняв руку:

— Довольно.

— Кто вы, непокорные, осмелившиеся воевать с покорителем Вселенной? — прохрипел Субудай-багатур.

Тогда подъехавший рыжий Дуда доказал, что он действительно знает двадцать два языка различных народов Вселенной. Он заговорил на непонятном наречии. Пленные сразу оживились. Сидевшие стали выкрикивать слова, похожие на проклятья.

— Амен! — прервал их Дуда и обратился к Субудай-багатуру. — Эти люди из горного славянского племени. Они живут на вершинах гор в селениях, похожих на крепости, и, гордые, никогда живыми не сдаются в плен, а бьются до последнего издыхания.

— Как же вы захватили этих упрямцев? — спросил Бату-хан.

Один из сопровождающих ответил:

— Нам было приказано привести пленных. Мы на них набросили арканы и поволокли по камням, а потом связали.

— Спроси их, почему они сопротивляются, если их мало, а мое войско бесчисленно, как небесные тучи?

Дуда, соскочив с осла, снова заговорил с пленными.

Сперва пленные кричали все сразу, потом Дуда убедил их, чтобы отвечал кто-нибудь один. И статный юноша с израненным опухшим лицом, слизывая кровь с разодранной губы, стал горячо что-то доказывать.

— Чего он хочет? — спросил Бату-хан.

— Это пастух из селения, что лежит вон там, высоко, на горном перевале. Там еще продолжаются бои и видны клубы дыма от горящих хижин. Он говорит, что живут они, распахивая клочки земли между скалами. Что они никому жить не мешают. Что они поселились далеко от большой дороги. Что, кроме них, никто не умеет сеять ячмень и пшеницу на такой высоте над обрывами. Что у них нет другой родины и счастья, кроме этих горных скал и их бедных хижин.

— Скажи им, что я хвалю храбрых тружеников и позволю им жить свободно, если они покорятся и поцелуют копыто монгольского коня.

Дуда объяснил пленным слова монгольского владыки, выслушав их ответ, погладил задумчиво свою рыжую бороду и сказал:

— Они согласны поцеловать копыта твоего коня и будут верно служить тебе, но просят вернуть их детей. Твои воины захватили их и увезли в свой лагерь.

— Это хорошо! — сказал Бату-хан. — Из этих детей у нас вырастут опытные смелые воины. Субудай-багатур, покажи мне чертеж земли. Я хочу понять, далеко ли город Тригестум?

— Сейчас покажу, великий! — сказал одноглазый полководец и, вложив пальцы левой руки в рот, свистнул так пронзительно, что, казалось, эхо отозвалось в горах. Это ответил издали его слуга, узнав свист хозяина. Вскоре, пробиваясь через ряды всадников, примчался старый монгол на свирепого вида игреневом коне, держа в поводу еще другого коня с вьючными сумами.

Он достал кожаный кошель и подал Субудай-багатуру. Тот вынул пергамент, на котором был нарисован грубый чертеж Мадьярского королевства и Адриатического побережья.

Пленных развязали; они еще с трудом двигали руками, затекшими после туго завязанных ремней. С кряхтением нагибаясь, они поочередно целовали копыта равнодушно стоящего коня.

Бату-хан указал плетью вдаль:

— Как зовется селенье и крепость там, в тумане, на берегу?

Один из пленных стал объяснять:

— Это город Спалато. В нем находится дворец римского императора.

— Я хочу его увидеть. Будут ли еще города?

— Разве мелкие гавани и крепости. Затем будет один богатый город с гаванью, полной венецейских кораблей, Тригестум. Там в крепости живет важный начальник, и у него много воинов.

— А что будет еще дальше?

— Будет устье реки Падус, где лежит богатейший торговый город Венеция. И все эти корабли на море венецейских купцов.

— А во сколько дней из Венеции можно проехать дальше до столицы «вечерних стран» Рума?

— Простым людям теперь туда не доехать: всюду заставы. Там ожидают твоего нападения. Но ты же разрешения ни у кого не спросишь и проедешь в Рум во столько дней, во сколько пожелаешь.

— Много ли войска там собралось?

— Какое там войско! Никто не хочет воевать. Все убегают. Даже, говорят, сам император убежал из Рума на остров Сицилию.

— Не для чего срезать яблоко. Оно уже созрело и само упадет в твою ладонь! — воскликнул ненавидевший всех франков Абд ар-Рахман.

— Что прикажешь сделать с этими пленными горцами? — спросил Субудай.

Бату-хан не ответил, и вдруг, против ожидания, провел пальцем черту сверху вниз, — этого жеста боялись все: им он осуждал на смерть.

Площадка, где происходил совет Бату-хана, опустела. Заостренные колья остались устрашением для других неудачников. Слуги убирали ковры, разложенные для совещания ханов.