Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

— Что случилось?

Эга сделал жест в сторону двери: конторщик может услышать. Поверенный приоткрыл дверь и крикнул пареньку, чтобы тот слетал в отель «Пеликан» и попросил виконта до Торрала сделать ему одолжение — полчасика подождать… Потом закрыл дверь на задвижку и задал тот же тревожный вопрос:

— Так что же случилось?

— Нечто ужасное, Виласа, невероятно ужасное… Не знаю даже, с чего начать.

Виласа, сильно побледнев, медленно положил зонтик на стол.

— Поединок?

— Нет… Другое… Вам известно, что Карлос близок с некой сеньорой Мак-Грен, которая приехала в Португалию прошлой зимой и осталась здесь?

Бразильянка, жена бразильца, которая провела лето в Оливаесе?.. Да, Виласа знал о ней. Он даже говорил о ней с Эузебиозиньо.

— Ах, с Эузебиозиньо?.. Так вот — она не бразильянка! Она португалка, она его сестра!

Виласа опустился на канапе, в изумлении всплеснув руками.

— Сестра Эузебио?!

— Если бы Эузебио, дружище!.. Сестра Карлоса!

Виласа онемел, он ничего не мог взять в толк и таращил глаза на собеседника, который шагал по комнатушке, повторяя: «Сестра, законная сестра!» Наконец Эга тоже присел на канапе и шепотом, хотя в конторе никого не было, рассказал о встрече с Гимараэнсом на вечере и как совершенно случайно на углу у отеля «Альянс» тот открыл ему страшную правду… Но когда он рассказал о бумагах, переданных Марией Монфорте на хранение Гимараэнсу, хранившихся у него столько лет и так и не востребованных, которые демократ теперь неожиданно и столь поспешно пожелал вернуть семье, Виласа, до сих пор молчавший в каком-то отупении, очнулся и закричал, словно его прорвало:

— Это махинация! Все это для того, чтобы выманить деньги!..

— Деньги? Какие деньги? И кто хочет выманить?

— Кто?! — вскричал Виласа, вскакивая с канапе. — Эта дама, этот Гимараэнс, вся эта шайка!.. Я вижу, вы не понимаете, друг мой! Если появится сестра Карлоса да Майа, настоящая законная сестра, то ей причитается четыреста с лишним конто!..

Тут они оба уставились друг на друга, потрясенные неожиданной догадкой, которая и Эгу против его воли привела в изумление. Но когда поверенный с дрожью в голосе снова заговорил об огромной сумме в четыреста конто и шайке аферистов, Эга, опомнившись, пожал плечами:

— Нет, нет! Это неправда! Эта дама не способна, совершенно не способна на подобное мошенничество! К тому же, если речь идет о деньгах, зачем ей выдавать себя за его сестру, если Карлос обещал жениться на ней?

Жениться на ней! Виласа не мог в это поверить! Как?! Сеньор Карлос да Майа обещал отдать свою руку, свое имя бывшей подружке бразильца?! Святый боже! Изумление лишь усилило степень его недоверия, и он снова стал твердить, что здесь действует шайка мошенников.

— Нет-нет, Виласа, нет! — возражал Эга уже с досадой. — Если все дело в документах, то, будь они у нее, подлинные или поддельные, она предъявила бы их тотчас же и не вступила бы в любовную связь с братом!

Виласа горестно опустил глаза. Его охватил ужас при мысли, что сей великий дом, его гордость, падет под натиском авантюристки… Эга в возбуждении настаивал, что дело не в документах, наследстве и деньгах, а в другом… Но поверенный был занят своими мыслями; внезапно лицо его прояснилось:

— Подождите, друг мой, а если она… Если она — дочь итальянца?

— Ну и что? Какая разница?

— Нет! — заорал поверенный, стукнув кулаком по столу. Тогда она не имеет права на законную часть отцовского наследства и не получит ни реала!.. Вот так, черт побери!

Эга безутешно махнул рукой. Нет, к сожалению, это не так! Она — дочь Педро да Майа. Гимараэнс знал ее с детства, держал на коленях, дарил куклы; ей в то время было лет семь, следовательно, ей было уже года четыре, когда итальянец, раненный Педро на охоте, отлеживался в Арройосе… Дочь итальянца умерла в Лондоне совсем крошкой.

Виласа в изнеможении опустился на канапе.

— Четыреста конто, какой убыток!

Эга подвел итог. Покуда нет юридических доказательств, они не избавятся от подозрений. Нельзя допустить, чтобы ни в чем не повинный бедный Карлос потонул в этой грязи. Необходимо открыть ему все, и нынче же…

— Сделаете это вы, Виласа.

Виласа даже подскочил, и канапе, отъехав, уткнулось В стену.

— Я!

— Вы! Как доверенное лицо семейства Майа!

Разве речь идет не об установлении родства, вернее, о его законности? И кому же заниматься подобными юридическими вопросами, как не поверенному в делах?

Виласа, которому вся кровь бросилась в лицо, пробормотал:

— Ну, вы и задали мне задачу, друг мой!..

Эга задал ему именно такую задачу, которую Виласа как поверенный и обязан решать: это его профессиональный долг и здесь нужен его опыт.

Виласа протестовал, заикаясь от растерянности. Какого черта! От своего долга он не уклоняется! Но он же ничего толком не знает! С чем он явится к сеньору Карлосу да Майа? «Сеньор Эга рассказал мне то, что рассказал ему некий Гимараэнс вчера вечером на Лорето…» А дальше что?

Ну, пусть Виласа изложит Карлосу хоть это…

Виласа устремил на Эгу горящий взгляд:

— Изложит… Вам легко говорить! А тут не знаешь, как и подступиться…

Он свирепо одернул жилет, зашагал, пыхтя, по комнатушке, натолкнулся на шкаф. Повернулся и снова уставился на Эгу:

— Такие вещи нельзя преподносить человеку без доказательств… А где доказательства?

— Простите, Виласа, но вы просто потеряли голову!.. С чем же я к вам пришел, если не с доказательствами, хороши они или плохи: свидетельством Гимараэнса и шкатулкой с бумагами Марии Монфорте?

Виласа, ворча, подошел к шкатулке, повертел ее в руках, прочел девиз на печати: «Pro Amore».

— Вскроем ее?

Эга пододвинул стул к столу. Виласа разрезал протертую на углах бумагу, в которую была завернута шкатулка. Она и в самом деле оказалась старым ящичком из-под сигар, с крышкой, прибитой двумя гвоздиками; ящичек был полон бумаг; некоторые в пачках, перевязанных лентами, другие — по одной в открытых конвертах с монограммой Монфорте под маркизской короной. Эга развязал первую пачку. Там были письма, написанные по-немецки, со штемпелями Будапешта и Карлсруэ; немецкого языка Эга не знал.

— Ну, это нам ни о чем не говорит… Дальше…

В другом пакете, с которого Виласа осторожно снял розовую ленту, они нашли овальную коробочку с миниатюрой: на ней был изображен белокурый мужчина в усах и бакенбардах, затянутый в белый мундир с высоким шитым золотом воротником. Виласа сказал, что «портрет хорош».

— Какой-то австрийский офицер, — проворчал Эга. — Очередной любовник… Ca marche [155].

Они перебирали одну бумагу за другой кончиками пальцев, словно прикасались к реликвиям. Большой конверт, набитый счетами модисток, оплаченными и неоплаченными, сильно заинтересовал Виласу — он просматривал их, дивясь неслыханным ценам и всевозможным ухищрениям, с помощью коих поставщики предметов роскоши разоряют своих клиентов. Счета по шесть тысяч франков!.. Две тысячи франков за одно платье!.. Следующая пачка их удивила. Там были письма, которые писала Мария Эдуарда из монастыря четким округлым почерком, в выражениях, исполненных серьезности и благочестия, наверняка подсказанных добрыми сестрами; и в этих сочинениях, искусных и холодных, словно на заданную тему, живое чувство девушки присутствовало лишь в каком-нибудь цветке, уже иссохшем, приколотом булавкой в начале письма.

— Их мы отложим, — промолвил Виласа.

Эга, снедаемый нетерпением, вытряхнул содержимое коробки на стол и разложил остальные бумаги. Среди писем, счетов, визитных карточек выделялся большой конверт, на котором синими чернилами было написано: «Моей дочери Марии Эдуарде». Виласа быстро пробежал глазами содержавшийся в нем большой лист бумаги — роскошный деловой бланк с золотой монограммой под маркизской короной. Потом, тяжело дыша, с налитым кровью лицом, молча протянул его Эге.

Эга медленно прочел документ вслух. Он гласил: «Моя дочь Мария произвела на свет девочку и очень слаба после родов, сама я тоже страдаю болями в груди и потому полагаю благоразумным на случай непредвиденных событий сделать следующее заявление, которое предназначено тебе, моя дорогая дочь, и его содержание известно только падре Таллу (Mr. l'abbe Talloux, coadjuteur a Saint-Roch[156]) — я рассказала ему об этом два года назад, когда заболела воспалением легких. Я заявляю, что моя дочь Мария Эдуарда, которая обычно подписывается «Мария Калцаски», полагая, что таково имя ее отца, на самом деле португалка, дочь моего мужа Педро да Майа, с которым я рассталась по своей воле; я увезла дочь с собой в Вену, а затем — в Париж; теперь она живет вместе с Патриком Мак-Греном в Фонтенбло и собирается выйти за него замуж. Отцом моего мужа был мой свекор Афонсо да Майа, вдовец, который жил в Бенфике, а также в Санта-Олавии на берегу реки Доуро. Все это может быть подтверждено в Лиссабоне, там должны сохраниться документы; и мои заблуждения, плоды которых я пожинаю теперь, не должны препятствовать тому, чтобы ты, моя дорогая дочь, пользовалась положением и состоянием, которые принадлежат тебе по праву. Ради этого я и заявляю все вышеуказанное, под чем подписываюсь на тот случай, если не смогу это сделать в присутствии нотариуса, когда мне станет лучше. Если, не дай господь, я умру, прошу мою дочь простить меня за все. Подписываюсь своим именем по мужу — Мария Монфорте да Майа».