Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

— Ко мне подскочим, вот тогда, — не вдаваясь в подробности, сказал Сергей. — Давай лучше кое–что уточним на свежую голову.

— Надо понимать, допрос с меня снимать будешь?

— Какой допрос? Дежурный по базе и исполняющий обязанности командира группы мне доложили, что смогли.

Пленников твоих пока изолировали по одному, но допрашивать их оснований нет, пока от тебя соответствующего рапорта не поступило. Вот и расскажи мне с возможными подробностями, что и как. Тогда и думать будем.

Ляхов рассказал не только строго фактическую сторону, но и свои соображения по поводу каждого эпизода.

— Знаешь что, я бы хотел, чтобы о задержании Герасимова по официальным каналам прокурору не сообщалось. А если вдруг обратится — не в курсе, мол.

— Что, может обратиться?

— Вполне может. Дочка ж его там присутствовала, все папаше доложила, а он, как ни крути, официальное лицо, в некотором роде по отношению к нам — вышестоящее. Сотрудник его арестован, и все такое…

— А может и не обратиться? — Тарханов, закинув ногу за ногу, вроде бы полностью поглощенный рассматриванием солнечного блика на носке своего сапога, держался сейчас не только как старый друг. Явственно в нем ощущался начальник отдела спецопераций разведуправления штаба Гвардии. Ну а как же? Служба службой.

— Вполне, — легко согласился Вадим. — Поскольку я его об этом попросил. Оно же еще и так и так может повернуться.

— Свою игру затеял?

— Почему свою, нашу. Мы с Василием Кирилловичем по определенным вопросам взаимопонимания уже почти достигли. Считаю — он может оказаться человеком чрезвычайно полезным.

— Я и говорю — своя игра. Ну, пусть так и будет. Выйдет — хорошо. Нет — ты для нас лицо совершенно постороннее. Академия к разведупру отношения не имеет.

Вдруг Вадим увидел, а еще точнее — ощутил, что несгибаемый полковник словно чем–то смущен.

Собирается сказать — и никак. Вначале ему показалось, что это касается нынешней ситуации. Вроде бы должен, но не может произнести фразу типа: «А теперь, господин Половцев, сдайте оружие и следуйте за мной».

Однако нет, тут — другое.

А если так: «Ты знаешь, Вадим, я встретил в Кисловодске твою Елену, и мы…»

Тоже не похоже, но несколько ближе.

— Давай–давай, говори, что собрался, — поощрил он товарища и кивнул ободряюще. — Про женщин я пойму. Про остальное… — после легкой заминки, словно не зная, как бы это получше сформулировать, Ляхов усмехнулся, скорее, сочувственно, — в меру сил постараюсь.

В который уже раз этот несложный фокус Тарханова удивил.

— Как тебе всегда удается… Ладно, короче, так… Остановился я ночью в Пятигорске возле входа в гостиницу, курева купить, и вдруг окликает меня девушка, моим исходным именем. Обернулся — вот черт! Оказалось, тогдашняя еще подруга…

Когда Сергей закончил излагать историю своей встречи с Татьяной, плавно перетекшую в описание боя в отеле, и вплоть до возвращения в Москву, у Ляхова уже были наготове уточняющие вопросы.

— Значит, говоришь, предварительно ты о чем–то подобном подумал?

— Именно о чем–то, но совершенно неконкретно. Вспомнил наши с тобой разговоры насчет предчувствия и предвидения…

— Так. И твоя встреча с Татьяной здорово смахивает на мою с Еленой. Даже очень здорово.

— Ну?

— И мы практически одновременно попали в очередную заварушку. И успешно из нее выкрутились, хотя и по–разному. Да, забавно.

Ляхов закусил нижнюю губу. Его гипотеза насчет страдающего отсутствием оригинальных идей режиссера получила еще одно подтверждение.

— Нет, Серега, тут так сразу не скажешь. Фактов интересных много, но пока недостаточно. И этот господин Маштаков, сумасшедший изобретатель… С ним тоже побеседовать надо.

Вадим закурил третью подряд сигарету.

— Но жизнь–то все интересней и интересней становится. А представь, остался бы я перед Новым годом в Хайфе, ты — у себя в батальоне, и что? Так бы и тянули армейскую лямку, радовались премии в пол–оклада и внеочередному увольнению в город… А тут… Нет, непременно сейчас нужно выпить, остальное потом додумаем.

— Отставить, Вадим. Потерпи час. Сейчас мы поедем ко мне на базу. Кстати, пока ты на сборах проедался, мы твоего Максима Бубнова туда переправили.

— Зачем? — эта новость Ляхову не понравилась. Выходит, его все же несколько отстраняют? Пока доктор Максим числился за Академией, они занимались своим проектом в порядке инициативы, все было нормально. В нужный момент предъявили бы руководству или непосредственно генералу Агееву готовую работу. Сейчас же, выходит, Чекменев самолично или с санкции князя перетянул одеяло на себя. И кто теперь в проекте он сам?

— Ты не переживай. Тебя никто не ущемит. Исключительно в целях безопасности и централизации работы. Ты ж сам посуди — в Пятигорске ради «Гнева» и Маштакова что устроили? Герасимов твой зачем вчера танец с саблями изобразил, по дури, конечно, но тем не менее? Почти наверняка ради вашей машинки.

— Если только не из–за «Аллаха» и сабли, — вставил Ляхов. — Может, просто отомстить решили за то, как мы их кинули…

— С тем давно пролетело. Так вот, если мы с тобой очередной раз выкрутились, не уверен, что доктор так же сумел бы самооборониться, если б к нему домой ночью пришли. На базе спокойнее. А дело у меня к тебе вот какое…

Тарханов с сомнением обвел глазами потолок и стены.

— Пошли, в машине доскажу.

Пока ехали, Тарханов говорил, а Вадим все больше молчал и прикидывал.

…С Максимом Бубновым они не только конструкцию, но и все программное обеспечение для «Большого комплекса» отработали до возможного совершенства. В том смысле, что мог он теперь работать по любой из схем.

Как «детектор правды» — сколько угодно. Это самое простое.

Как анализатор интеллекта и эмоций, он же «верископ», — со всей возможной точностью.

Самое сложное было отрегулировать программу в целях определения генетических, моральных характеристик и возможностей испытуемого объекта.

Вот тут были определенные сложности. Вадим потратил только на формулировку критериев, по которым должен проводиться отбор, несколько месяцев.

Уж больно много вопросов возникало, как только начинал вникать в факты истории и детали поведения конкретных, то канонизированных, то демонизированных людей.

Как, например, соотнести такие качества, как безжалостность к себе и внимательная чуткость к людям? Скорее ведь бывает наоборот. Каково это — отказаться послать в бой подчиненные тебе войска, обреченные на тяжелые потери, зная, что вышестоящий тиран вполне способен уволить тебя от должности, а то и поставить к стенке.

Почему, например, генерал от кавалерии Брусилов смог сказать Николаю Второму: «Ваше Величество, если мои решения вас не удовлетворяют, я не могу оставаться в должности главнокомандующего».

А ни один из командиров Красной армии, даже явно проигрывая Гражданскую войну, с большевистским Политбюро спорить или просто попытаться изменить в нужную сторону его состав не рискнул. Из тех, конечно, командиров, кто до конца сохранял верность идее.

О перебежчиках из Белого стана в Красный и потом обратно речи не идет. Махно, Думенко, Миронов, Тухачевский, Раскольников… Ни чести не сберегли, ни выгоды, которую ставили превыше всего, в итоге не поимели.

В чем тут причина, какая червоточина имелась в душах незаурядных, в общем–то, людей?

Как ее вычислить и внести в алгоритм?

Не сумев же это сделать, будешь обречен на повторение того же.

Ведь был бы тот же Тухачевский совсем без способностей — не смог бы из поручиков за год взлететь в командармы. Правда, ценой предательства. Как такое учесть в программе?

Обратный вариант — Слащев Яков Александрович. Огромный талант полководца, выдержка и мужество, готовность служить Отечеству пусть и рядовым с погонами гвардейского полковника. Совершив массу подвигов, через год Гражданской войны получил не только чин генерал–лейтенанта, но и почетную приставку к фамилии — Слащев–Крымский — и вдруг, на вершине карьеры и славы, счел, что его заслуги все равно недооценили, рассорился со всеми соратниками, ушел в отставку, начал затевать скандалы в российской и иностранной прессе, писать пасквильные книжки.

А знать бы заранее про могущий проявиться так внезапно гонор, подкорректировать траекторию жизни и карьеры — мог бы славный герой служить и приносить пользу Отечеству еще лет тридцать.

Пришлось Ляхову работать и работать, самому перечитать кучу литературы, привлечь к делу, ничего особенно не объясняя, целую группу историков, психологов и педагогов. Отнюдь не как группу, конечно, поодиночке, просто как консультантов по отдельным, чисто теоретическим вопросам. Благо членство в Клубе такую возможность обеспечивало.