Карл Маркс: Мировой дух - Жак Аттали

Французская социалистическая партия собралась 25 декабря 1920 года на конгресс в Туре, чтобы обсудить вопрос о присоединении к Третьему интернационалу. Резолюция Кашена-Фроссара призывала к вступлению в него; сторонники резолюции, предложенной Жаном Лонге (внуком Маркса), соглашались на это с некоторыми оговорками, но некоторые затем все-таки примкнули к Леону Блюму, который, находясь в меньшинстве, отверг концепцию партии, выстраиваемой согласно двадцати одному условию для вступления в Коммунистический интернационал. В речи, ставшей знаменитой, он заявил, что большевизм «основан на идеях, которые сами по себе ошибочны и противоречат главным и неизменным принципам марксистского социализма <…>. Если вы считаете, что целью является преобразование и что преобразование и есть революция, тогда всё, что даже в рамках буржуазного общества может подготовить такое преобразование, становится революционной работой. Если в этом революция, то ежедневная пропагандистская работа, выполняемая активистом, это революция, понемногу продвигающаяся каждый день. Всё, что является социалистической организацией и пропагандой, всё, что является продвижением внутри капиталистического общества <…>, всё это революционно. И сами реформы <…>, если они служат укреплению власти рабочего класса над капиталистическим обществом <…>, революционны <…>. Этот новый социализм [то есть большевизм] основан на глубочайшем фактическом заблуждении, которое состоит в обобщении… некоторого количества понятий, почерпнутых из опыта самой русской Революции <…>. Вместо воли народа, формирующейся у основы и восходящей ступенчато, ваш режим централизации устанавливает подчинение каждой базовой организации вышестоящей; на вершине иерархии стоит управляющий Комитет, от которого все должно зависеть, это своего рода военное командование, когда приказы отдаются сверху и передаются ступенчато к рядовым партийцам, в простые секции… Вы стремитесь уже не к единству в этом смысле, а к единообразию, абсолютной однородности <…>. Москва требует полной и радикальной чистки всего, что до сих пор являлось социалистической партией». Блюм заключает: «Мы убеждены, что пока вы отправитесь на поиски приключений, кто-то должен охранять старый дом».

К этому моменту ситуация в России ухудшилась: сражение с белой армией еще не было выиграно. Преследуемые голодом и эпидемиями горожане уходили в деревни. Большевики теряли контроль над страной. 2 марта 1921 года под лозунгом «Да здравствуют Советы! Долой большевиков!» матросы линкоров «Севастополь» и «Петропавловск» подняли мятеж, который был назван Кронштадтским. Восстание было подавлено, но на X съезде Коммунистической партии Ленин, извлекший уроки из этого положения, объявил о новой экономической политике (нэпе), вопреки Троцкому, призывавшему к сохранению «военного коммунизма». «Мы слабы и глупы, — писал Ленин. — Мы боимся посмотреть прямо в лицо „низкой истине“ и слишком часто отдаем себя во власть „нас возвышающему обману“ <…>. Мы часто сбиваемся все еще на рассуждение: „капитализм есть зло, социализм есть благо“. Но это рассуждение неправильно, ибо забывает всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая только два из них. Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению к средневековью…»[88] Наконец-то он все же вспомнил Маркса, после того как столь долго его затушевывал. Ленин намеревался восстановить в «некоторых» секторах (сельское хозяйство, кустарное производство, розничная торговля, мелкая промышленность) и на «неограниченное» время экономику капиталистического типа (через приватизацию), а параллельно выстроить социалистический сектор в области транспорта, банков, крупной промышленности, оптовой и внешней торговли. Продразверстку в деревнях заменили продналогом; на этом же закончилось распределение земли. Внутренняя торговля вновь стала свободной; обратились к зарубежным капиталам, методам и технологиям. На смену ЧК пришло ГПУ с более ограниченными полномочиями.

Двадцать третьего июля 1921 года в Шанхае состоялся первый съезд Коммунистической партии Китая, которая решила равняться на Маркса и назвала своей целью «построение коммунизма через диктатуру пролетариата». Теперь Маркс был вездесущ в революционных умах планеты. Достаточно было того, чтобы огромная аграрная страна — Россия — сделала его иконой модернизации, чтобы прочие поступили так же, проповедуя антикапиталистическое учение за неимением возможности построить у себя капитализм. Марксизм стал, таким образом, заменителем капитализма.

В 1922 году, когда Лениным постепенно овладевала болезнь, которая сведет его в могилу, Россия, ставшая Союзом Советских Социалистических Республик, учредила демократию, подобную театру теней. Она провозгласила равенство народов и признание их права на самоопределение, но это право, разумеется, было чисто фиктивным. Законодательной властью, тоже фиктивной, наделили Съезд Советов СССР, исполнительная власть принадлежала Центральному исполнительному комитету (ЦИК) и Совету народных комиссаров (СНК). ЦИК состоял из двух палат: Совета Союза и Совета национальностей. Один из помощников Ленина, грузин Сталин, ставший после смерти Ленина генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии, сделал этот пост самым важным в стране, постепенно уничтожив всех своих соперников.

Рязанов, опубликовавший тогда целиком найденные им письма, словно торопясь действовать, пока его не арестовали, рассказывает в одной лекции, прочитанной в начале 1923 года («О литературном наследии Маркса и Энгельса», не опубликованной в СССР, но тайно изданной два года спустя в Лейпциге), историю злоключений рукописей Маркса. Он гордится своим трудом, которому посвятил больше тридцати лет своей жизни, наперекор всем и вся:

«Издание, подготовленное Бернштейном и Мерингом, недостойно. Теперь бесчисленные отрывки, которые они выбросили из переписки без малейших на то указаний, встали на свои места, во всяком случае, в тех письмах, которые я сам мог сравнить с оригиналом. Не было ни одного письма, которое не постарались бы изменить эти кощунственные руки. Чересчур сильные выражения Маркса и Энгельса были приглажены или вычеркнуты из текста. Когда Маркс обзывает кого-нибудь „ослом“, два наших недотроги непременно заменят это слово на „глупца“ или „дурака“». Таким образом, эта переписка похожа на обмен посланиями двух монахинь. Зато ни один шиллинг или пенни, присланный Энгельсом Марксу из Манчестера, не забыт. Они не упустили ни одной детали, способной представить Маркса в невыгодном для филистера свете. Если издатели переписки сделали все возможное, чтобы сохранить престиж старшего Либкнехта или Лассаля, смягчая чересчур образные выражения, они не пощадили частной жизни Маркса. «До войны я уже смог получить от Бебеля переписку Маркса и Энгельса в годы, соответствующие моей „Истории Интернационала“. Я сказал Бебелю, что не могу продолжать работу без этих писем, поскольку недостойно использовать подчищенную переписку. Под давлением Бебеля Бернштейну пришлось доверить их мне. Прежде чем их вернуть, я снял с них фотокопию, никого не поставив в известность. То же мне пришлось сделать и с остальной перепиской».