Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Похвально, — сказал я. — Я именно так и думал, что это были вы. Когда следователь сказал мне, что приходил человек, я сразу подумал на вас.
— А больше не на кого, — ответил Боря. — У Васи больше не было друзей. И его смерть волновала только меня.
Боря принес закипевший чайник и банку растворимого кофе. Мы выпили кофе и закурили, развалившись на стульях.
— Это очень хорошо, что вы пришли ко мне, — сказал вдруг Боря. — Я даже собирался вам сам позвонить. Но мне в прокуратуре сказали, что сами вас вызовут сюда. И я подумал, что по их вызову вы скорее приедете. Но я очень надеялся, что вы позвоните мне.
— Да, — сказал я, встрепенувшись. — У меня к вам есть два вопроса. Только я так не хочу их задавать. У вас тут далеко магазин?
— Какой магазин? — поднял брови Боря.
— Обыкновенный, — сказал я. — Я не подумал, когда шел к вам. Надо водки купить. Что-то у меня появилась потребность… Давайте, я выйду и куплю.
— Магазин в этом же доме, — ответил Борис. — Но в этом нет необходимости. Вы какую водку предпочитаете — русскую или английскую?
— Профессор Преображенский в «Собачьем сердце» предпочитал русскую, — сказал я. — Но с тех пор в России многое изменилось. Так что лучше английскую. Это как-то надежнее.
Я обрадовался, что не нужно идти в магазин, потому что по дороге промочил ноги и теперь боялся простудиться.
Боря достал бутылку английской водки:
— Это вас устроит? — спросил он, отвинчивая колпачок и ставя передо мной стопку. Водка была прозрачная, чистая, не «Русская» вологодского разлива, одним словом.
Боря поставил вторую стопку для себя и положил на тарелку маринованный помидор:
— Больше у меня все равно ничего нет, — сказал он. — Так что есть два варианта. Первый — это разрезать этот помидор пополам и закусывать им.
— А второй, — подхватил я. — Просто смотреть на него. Выпили, посмотрели на помидор. И так далее. Второй вариант даже лучше, мне кажется. Помидор все равно маленький. Съедим и все. А смотреть можно долго.
— Пожалуй, — согласился Боря и убрал со стола нож. Мы выпили по стопке.
— И что у вас за вопросы ко мне? — спросил Боря мрачно, пыхтя сигаретой.
— Нет, — ответил я. — Еще по одной. А потом будут вопросы.
— Кажется вы сегодня, что называется «в форме», — заметил Борис, наливая нам по второй.
Я не отреагировал на его слова. Хорошо ему смеяться надо мной. Он примет таблетку, отправится в путешествие и все в порядке. Никаких проблем.
— Прежде всего, расскажите мне вот что, — сказал я, проглотив содержимое второй стопки. — Вы ее видели?
— Ларису? — уточнил Борис.
— Да.
— Я ее видел, — сказал он. — Когда вскрывали дверь, я уже догадывался о том, что мы там можем увидеть. Вернее, не догадывался, а просто чувствовал. Интуиция. Потому я и участвовал в открывании двери. А когда мы все вошли в квартиру, то Ларису увидели сразу. Она лежала прямо в прихожей. На шее у нее был затянут мужской галстук. Длинный и тонкий, теперь такие не в моде… Она была полностью одета, словно принимала кого-то, или собиралась выходить на улицу. Вот и все. Что вас еще интересует?
Я задумался. Оставался главный вопрос. Мне было не очень удобно его задавать, но последние события уже успели научить меня осторожности. Например, перед тем как зайти в Борину парадную, я минуты три озирался по сторонам, не идет ли за мной кто-то…
— Скажите, Борис, а почему вы вообще принимаете такое живое участие во всем этом? Что вам до всего?
Мой собеседник напрягся. Его лицо сделалось сначала каменным, потом как бы обмякло. Он внимательно посмотрел на меня, но я не стал отводить свой взгляд и не скрывал, что я за ним наблюдаю.
— Я понимаю, что вы не напрасно спрашиваете, — сказал он наконец. — В конце концов у вас есть все основания задать мне этот вопрос. Какое мое дело и чего это я лезу, да?
Он опять помолчал. Было видно, что ему очень не хочется говорить на эту тему.
— Знаете, я довольно одинокий человек, — сказал он, наконец. — И они — ваш брат и Лариса, были моими единственными друзьями. И я у них — тоже. Это уже потом появился Шмелев с его назойливостью… Все равно я считаю, что именно я был их ближайшим другом. Вот меня и беспокоит то, что произошло.
— А как вы относились к Ларисе? — спросил я. — Вы ведь с самого убийства Васи стали ее подозревать…
— Ну, вы же знаете, я вам рассказывал, — сказал Боря. — У меня были все основания для подозрений. Даже для уверенности в том, что она виновата. Потому я и пошел в конце концов в прокуратуру.
Боря налил по третьей стопке.
— Честно говоря, сейчас уже можно об этом сказать, — продолжал он спокойным голосом. — Теперь, когда Лариса все равно мертва и я сам видел ее распухшее синее лицо и вывалившийся язык… — Боря помолчал, как бы переваривая сказанные им самим слова и как бы заново воскрешая недавно увиденное. — Когда я видел все это. Когда ее больше нет, как бы виновна она ни была в гибели Васи…
Я видел, что Борис теряется в словах, бормочет. Он что-то хотел сказать и не мог этого сделать. Что-то мешало ему. Я захотел помочь ему. Я ведь режиссер — мой долг помочь, подтолкнуть. Кинуть какую-то идею, чтобы человек раскрепостился и сказал…
Я собрал всею свою фантазию, самую безумную и произнес, глядя Боре в глаза:
— Вы ее любили.
Я сказал это тоном обвинителя в судебном процессе.
— Вы ее любили, — повторил я для пущей убедительности.
И тут произошло невероятное, то, во что я не верил. Боря посмотрел на меня, и не отводя взгляда, сказал просто:
— Да, любил.
Наступила тишина.
— По-моему, нам пора выпить по четвертой, — сказал я, разливая водку недрогнувшей рукой.
— Я любил их обоих одинаково, — сказал Борис. — И Васю и Ларису. Просто Ларису я любил как женщину… Нет, вы не подумайте, ничего такого я себе не позволял. Да она даже и не догадывалась наверняка. Это точно. Я слишком любил Васю, чтобы сделать что-то в этом роде. Даже намекнуть. Просто я боготворил ее, преклонялся перед ней… Нет, я не говорю, что она когда-либо была святой. Нет, конечно. Просто я уже сказал вам, что я — одинокий человек. А как поется в старенькой песне:
