Тропою испытаний. Смерть меня подождет (СИ) - Федосеев Григорий Анисимович

Вижу, к ним подсели две другие трясогузки. И сейчас же стали быстро-быстро бегать по колоде, хватали насекомых на лету, на камнях, на мелком наноснике и беспрерывно перекликались между собою тоненькими голосами. Сколько поспешности в их движениях!

Несомненно, у трясогузок, сидящих на колоде, какое-то горе. Но какое?

Я уже не мог оставаться просто наблюдателем пришлось снять сапоги, засучить штаны и перебраться на остров. Какая холодная вода! Тысячи острых иголок глубоко вонзились в тело. Не помню, как перемахнул протоку.

Вспугнутые моим появлением, трясогузки исчезли. Но стоило мне подойти к колоде, как они появились снова и, усевшись поблизости на камне, с заметным беспокойством принялись наблюдать за мною. Разгадка пришла сразу, с первого взгляда: из-подо льда, источенного солнцем, неровным контуром вытаял верхний край старенького гнёздышка, устроенного под тальниковым кустом. Вот и ждут трясогузки, когда оно вытает всё, чтобы поселиться в нём. Сколько в этом и загадочного, и трогательного!

Трясогузки как-то по-птичьему, вероятно, догадывались, что окружающий их мир уже живёт полной весенней жизнью, что у соседей уже свиты гнёзда и они серьёзно заняты будущим потомством. И, кажется, во всей округе только у этих двух птиц ещё не начиналась любовная пора. Чего они ждут? Сколько вокруг прекрасных мест и в тени, и на солнышке, под старыми пнями, куда лучше и безопаснее острова. Свили бы себе новое гнёздышко и зажили, как все. Но нет, не хотят. Они ждут терпеливо и, Может быть, мучительно, когда вытает своё, хотя и старенькое, но родное жилище.

Я разбросал ногами остаток льда и освободил из него гнездо. Оно было очень ветхое, сырое и требовало капитального ремонта Не верилось, чтобы трясогузки поселились в нём. Ну, а если они в нём родились и первый раз в жизни, открыв глаза, увидели эту крупную гальку, из которой сложен остров, тальниковый куст, наносник и голубое просторное небо над ним, — как, должно быть, дорого для них всё это!

Косые лучи солнца скользили в просветах по-весеннему потемневшего леса. Жаркий, издалека прилетевший ветерок еле шевелил кроны, и где-то внизу, по реке, за поворотом, бранились кулики.

Я возвращался на стоянку, находясь во власти воспоминаний о родном крае, о далёком Кавказе.

…Стан. Лиханов, сгорбив спину, чинит сёдла, смачивая слюной нитки из оленьих жил. Василий Николаевич, навалившись грудью на Кучума, выбирает самодельной гребёнкой из его лохматой шубы пух. Увидев меня, собака вдруг завозилась, стала вырываться, визжать, явно пытаясь изобразить дело так, будто человек издевается над ней.

— Перестань ёрзать, дурень! Тебе же лучше делаю, жара наступает, изопреешь, — говорит Василий Николаевич, посматривая на морду Кучума через плечо. — Ну и добра же на нём, посмотрите! — подаёт он мне пригоршню пепельного, совершенно невесомого пуха.

— А что ты хочешь с ним делать?

У Василия Николаевича по лицу расплывается лукавая улыбка. Прищуренными глазами он скользнул по Лиханову и, будто выдавая свою заветную тайну, шепчет:

— На шаль собираю.

— Кому?

— Нине, конечно. Осенью свадьбу справлять будем, вот мы и накроем невесту пуховым платком из тайги. Уж лучшего подарка и не придумать.

— Это здорово, Василий! По-настоящему хорошо получится.

— Беда вот, никак не уговорю этого дьявола, — и он кивнул головою на Кучума. — Силён бес, того и гляди уволочёт в чащу.

— А ты сострунь его…

— Не за что, — и лицо Василия Николаевича размякло от жалости. — Разве провинится, ну уж тогда походит по нему ремень. Как думаешь, Кучум?

Пёс прижал уши, глаза прищурил, явно готовится взять реванш. Я молча подаю ему знак, дескать, пробуй. И действительно, стоило Василию Николаевичу повернуться, как Кучум, словно налим, выскользнул из-под него, перемахнул через груз, накрытый брезентом, и поминай как звали.

Василий Николаевич вскочил, кинулся было догонять, но, споткнувшись о колоду, остановился.

— Никуда не денешься, придёшь. А шаль Нине будет на славу.

Уже полдень. Неподвижен воздух, густо настоенный хвоей. После долгой зимней стужи, после холодных туманов земля распахнула отогретую солнцем грудь, чтобы вскормить жизнь.

— Ну как с паутиной? — спрашиваю я Геннадия, забираясь к нему в палатку.

— Пока всё по-прежнему. Макарова утром натягивала нити искусственного шёлка, но они оказались толстыми.

— Из штаба есть что?

— Официально ничего. Радист говорит, не могут найти кокон. Весь город обшарили, два пионерских отряда работают, с ног сбились. Премию установили двести рублей за кокон. А Пашка как ушёл в тайгу, так до сих пор ничего о нём не известно.

— Тогда нам тут надо искать кокон и везти Макаровой. Неужто ей дожидаться лета? С ума сойдёт девка без работы, — вмешался в разговор Василий Николаевич. — Сколько километров до неё отсюда? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Для пешехода побольше трёхсот.

— Можно рискнуть пешком с котомкой, — и он вопросительно взглянул на Улукиткана. — Так, пожалуй, надёжнее будет. Как думаешь?

— Советоваться надо. Один голова — голова, два голова — ещё лучше. Человек должен друг другу в беде помогать.

До темноты все мы были заняты поисками паука-крестовика и, конечно, безуспешно. Тем сильнее росло беспокойство за судьбу подразделения Макаровой. Да и вечером ничего утешительного не принесло радио. Так и уснули без надежды на успех.

Утром меня разбудил Геннадий.

— Пашка-то ваш отличился, дьяволёнок, читайте, — сказал он, подавая мне журнал.

— «Молния… Час назад Пашка доставил из тайги паутину. Самолёт готов. При наличии в вашем районе благоприятных условий может вылететь. Обяжите начальников северных партий давать через каждый час погоду. Разрешите отправить Королёва ваше распоряжение. Плоткин».

У всех повеселели лица. Василий Николаевич выглядывает из палатки, вертит по сторонам головой.

— Горы в облаках. Как думаешь, Улукиткан, без ветра не прояснит? — спрашивает он.

Тот тоже выглянул, пощупал тёплыми руками землю, насторожил слух.

— Однако, сам бог не знает, что будет в такой день. Может дождь упасть, может появиться солнце — примет никаких нет.

— Соедини меня со штабом по микрофону, — прошу я Геннадия.

Через пять минут я говорил с Плоткиным.

— Здравствуйте, Рафаил Маркович! Расскажите, что за паутину привёз Пашка, сколько? Хорошо бы поподробнее.

— Паутину привезли всем семейством: дед Гурьяныч, бабушка, Пашка. Всего три кокона. «Куда это вы столько? — говорю им. — Ведь нам нужно паутины всего лишь с четверть метра, а тут на тысячу инструментов хватит». — «Это ещё не всё» — и дед с Пашкой стали вытаскивать из карманов спичечные коробки с пауками. Дед показывал мне пауков, пойманных в заброшенном зимовье, в дупле старой сосны. Есть даже зимовавшие под стогом сена. Гурьяныч боялся, что не все они одинаковую паутину прядут, вот и рассадил их по коробкам. А всё это дела Пашки. Старик доволен им, прыткий, говорит, он у нас, на все руки! Ружьишком бы ему пора обзавестись, да никак деньжонок не накопим. Что же делать с пауками? Их одиннадцать, все крестовики.

— Один кокон отправьте Макаровой, остальные оставьте в штабе, — отвечаю я. — Пауков отпустите на волю, но Пашке скажите, что всех отослали в тайгу. Не следует разочаровывать парнишку. Выдайте ему триста рублей через дедушку, в приказе объявите благодарность. От всех нас передайте Пашке спасибо, молодец, выручил! Сейчас запросим соседние станции о состоянии погоды, сообщим вам. У нас низкая облачность, горы закрыты.

Связываемся с партиями Сипотенко и Лемеша. На участке Макаровой лежит плотный туман, моросит дождь. Всё идёт не так, как надо: то беспокоились, что не найдём паутины, а теперь нет уверенности, что дождёмся лётной погоды.

— Вот и получается: хвост вытащишь — нос завязнет; нос вытащишь — хвост завязнет, а дело ни с места! — грустно говорит Василий Николаевич.

Я радировал Плоткину: «Погоды нет. Машину держите в полной готовности. Северные радиостанции дежурят весь день. Вам держать с нами связь через каждые тридцать минут. Если полёт состоится, вышлите газеты, письма нам и подразделению Пугачёва, лётчик сбросит их на обратном пути, если хватит у него бензина. Наш лагерь недалеко от маршрута самолёта и будет обозначен большим дымным костром».