Синухе-египтянин - Мика Валтари

Столь далек был Ахетатон он настоящей жизни, что только теперь я впервые услышал о смерти детей от крапчатого зерна! Никогда прежде мне не приходилось слышать о таком странном заболевании, но оно передавалось от ребенка к ребенку; их животы раздувались, и дети умирали с жалобными стонами, так что врачи не могли помочь им, как не могли помочь колдуны, к которым, по обычаю, обращались жители селений. Все же я предполагаю, что болезнь проистекала не от зерна, а от речной воды, принесшей во время разлива всевозможные зимние хвори, хотя странность именно этого заболевания была в том, что оно не поражало взрослых – только детей. Но, глядя на этих взрослых, не осмеливающихся засеять поле и предпочитающих голодную смерть, я понимал, что болезнь поразила их сердца. Я больше не винил за это фараона, я винил Амона, отравившего страхом человеческую жизнь, так что смерть начала казаться людям желаннее жизни.

Плывя вверх по реке к Фивам, я смотрел кругом себя ничем не затуманенным взглядом, и на тучных полях, возделанных и засеянных, с втоптанным в жирную землю зерном, я видел рабов, проклинавших своих господ, и наемников, роптавших за тяжкий труд на своих хозяев и на палки смотрителей. В моих глазах этот непорядок был ничем не лучше непорядка с пустыми Атоновыми землями или с цветением осота на полях. Но нетерпение сжигало мое сердце, и я торопил гребцов, которые и так обливались потом и показывали мне свои руки, опухшие и стертые до крови из-за моих понуканий. Я обещал вылечить их раны серебром и утолить жажду жбанами пива, ибо я хотел добра. Но когда они снова принялись грести, я услышал, как один из них пробормотал:

– Чего ради мы везем этого борова – ведь перед его богом все люди равны! Вот пусть сам и гребет. А мы посмотрим, чем он будет утолять свою жажду и каким серебром лечить руки!

Жезл у меня на боку так и рвался пройтись по их спинам, но сердце мое было преисполнено добрых чувств оттого, что я плыл в Фивы, и, подумав, я признал правоту его слов. Поэтому я спустился к ним и сказал:

– Гребцы, дайте мне весло!

Так я встал рядом с ними и греб, пока от твердого дерева ладони мои не вздулись и кожа на них не лопнула. Спина у меня ныла от постоянных наклонов, каждый сустав горел, как в огне, и я думал, что хребет мой вот-вот переломится, так что от боли я с трудом переводил дух. Но я говорил своему сердцу: «Неужели ты бросишь работу, которую сам взял на себя, чтобы твои рабы по праву зубоскалили и насмехались над тобой? Такое и много худшее они терпят каждый день. Испей и ты чашу до дна – ручьи пота, распухшие руки, – чтобы знать, что за жизнь у гребцов! Ведь ты, Синухе, хотел когда-то, чтобы мера твоя была полна!» И я продолжал грести, пока дыхание у меня не перехватило, и тогда слуги унесли меня в постель.

На следующий день я снова греб своими стертыми до крови руками, и гребцы больше не насмехались надо мной, но умоляли прекратить и говорили:

– Ты наш господин, а мы твои рабы. Не греби больше, иначе низ станет верхом и мы начнем ходить вверх ногами и задом наперед! Не надо больше грести, дорогой наш господин Синухе, ты ведь снова задохнешься! Во всем должен быть порядок, и каждому человеку положено свое место, так судили боги, а твое место вовсе не на веслах!

Но до самых Фив я греб вместе с ними, и пищей моею был их хлеб и каша, а питьем – горькое пиво рабов, и с каждым днем я мог грести все дольше, члены мои становились гибче и крепче, и с каждым днем я все больше радовался, замечая, что уже не так задыхаюсь. Однако слуги беспокоились за меня и говорили друг другу:

– Нашего господина, верно, ужалил скорпион, или он сошел с ума – в Ахетатоне все сходят с ума, этим легко заразиться, если не носишь защитного амулета на шее. Нам-то бояться нечего, у нас под платьем припрятан рог Амона!

Но я, разумеется, не был безумен, ибо собирался грести только до Фив и вовсе не имел в виду оставаться гребцом всю жизнь, это занятие показалось мне слишком тяжелым.

И так мы приблизились к Фивам. Еще издалека течение донесло до нас запах города, самый сладкий запах на свете для того, кто родился здесь, ибо в его ноздрях он был слаще мирры! Я велел слугам втереть мне в ладони лечебные мази, омыть и одеть меня в лучшее платье; набедренник, правда, оказался мне велик, ибо после гребли мой живот сильно уменьшился в размере, так что слугам пришлось закалывать одежду на мне булавками. Это повергло их в горестное уныние, и они говорили:

– Господин наш болен, у него совсем не осталось живота, этого дородного признака знатности! Нам придется теперь стыдиться перед слугами других господ, раз у нашего господина пропал живот!

Но я высмеял их и отправил вперед в бывший дом плавильщика меди объявить Мути о своем приезде, поскольку опасался теперь появляться дома без предупреждения. Гребцов я оделил серебром и даже золотом и сказал:

– Ради Атона, подите и наешьтесь так, чтобы животы у вас раздуло, порадуйте ваши сердца сладким пивом, потешьтесь с самыми красивыми фиванскими девушками, ибо Атон – даритель радости, он любит простые утехи и любит бедных больше богатых за то, что их радости безыскусны.

Но после моей речи лица гребцов омрачились, они переминались босыми ногами на палубе, вертели в пальцах золото и серебро и наконец сказали мне:

– Мы не хотим обидеть тебя, господин, но вдруг это серебро и золото проклятые – ты ведь нам говоришь об Атоне! Проклятое серебро мы взять не сможем, оно будет жечь нам руки, и всякий знает, что оно обращается в прах под пальцами!

Они никогда не сказали бы мне такого, если б я не греб вместе с ними и они бы не доверяли мне. Так что я поспешил успокоить их:

– Идите быстрее и обменяйте все это золото и серебро на пиво, если так велик ваш страх. Но вам не стоит бояться: ни золото, ни серебро не прокляты, вот – по этой печати вы можете видеть, что это старинный чистейший металл, в котором нет медных примесей Ахетатона. Притом замечу вам, что вы сущие глупцы и не догадываетесь о собственном благе, раз боитесь Атона, потому что в нем нет ничего грозного.

Они возразили:

– Мы вовсе не боимся Атона, кто будет бояться бессильного бога! Ты хорошо знаешь, кого мы боимся, господин, хотя мы и не произносим его имени вслух из-за фараона.

Но с меня уже было достаточно, и продолжать пререкаться с ними я не стал. Я отослал их, и они вприпрыжку устремились к пристани, смеясь и горланя свои песни. Мне тоже хотелось бежать вприпрыжку, петь и хохотать во все горло, но все это не подобало моему достоинству, да и голос у меня был хрипловат для пения. Поэтому я просто отправился в «Крокодилий хвост», не в силах сидеть и дожидаться носилок. Вот так после долгой разлуки я снова увиделся с Мерит, и, увидев ее, я не обманулся в своих ожиданиях, ибо в моих глазах она стала еще красивее. Конечно, я должен признать, что любовь, как и всякая страсть, немного искривляет зрение. Мерит была уже не очень молода, зато в своей самой прекрасной летней поре зрелости, она была моим другом, и не было никого в мире, кто был бы мне ближе нее. Увидев меня, она низко поклонилась, воздев руки, но потом подошла ко мне, прикоснулась к моему плечу, к щеке и сказала:

– Синухе, Синухе, что с тобой приключилось! Почему у тебя так ярко блестят глаза и где ты растерял свой живот?!

– Мерит, любимая моя, мои глаза блестят от тоски и любовного жара, а живот растаял от уныния и растерялся по дороге сюда, потому что я очень спешил к тебе, моя сестра и возлюбленная!

Мерит ответила, вытирая глаза:

– Ох, Синухе, насколько ложь слаще правды для того, кто одинок и чья весна миновала! Но с твоим приездом она снова расцветает для меня, и я готова верить старым сказкам, мой друг!

Я не буду больше рассказывать о нашей встрече с Мерит, потому что мне нужно сказать еще о Каптахе. Свой живот он уж точно не растерял, напротив, он стал вальяжнее прежнего и навешивал на себя еще больше украшений: на его шее, запястьях и лодыжках перезванивали обручи и браслеты, а к золотой пластине, скрывавшей пустую глазницу, он велел прикрепить драгоценные камни… Увидев меня, он тотчас зарыдал и завопил от радости:

– Благословен день, приведший моего господина домой!

И тотчас повел меня во внутренние покои, где усадил на мягкие подушки, а Мерит подала нам самые лучшие блюда, какими только потчевал «Крокодилий хвост», и радость наша была велика. Потом Каптах стал отчитываться передо мной и сказал:

– Господин мой Синухе, ты мудрейший из всех людей, ибо ты перехитрил торговцев зерном, которых до сих пор мало кто мог провести и обставить. Ты же прошлой весной своим хитроумием воистину заткнул их за пояс, хотя, может быть, в этом тебе помог наш скарабей! Как ты помнишь, ты повелел мне раздать все твое зерно новопоселенцам на семена и взимать с них лишь меру за меру, а я называл тебя безумцем, ибо для человека со здравым смыслом это была дурацкая затея. Так вот знай: благодаря этой хитрости ты стал нынче еще богаче, богаче еще на половину своего богатства, так что теперь я больше не могу удержать в голове всю сумму твоего достояния, а фараоновы сборщики налогов, чья жадность и наглость уже беспредельны, измучили меня вконец! Дело в том, что цена на зерно мгновенно упала, как только купцы узнали, что новопоселенцы получили его для посева, а когда распространились слухи о мире, она упала еще больше, и все кинулись продавать его, чтобы избавиться от своих обязательств, так что купцы терпели великие убытки и многие разорились. Тут-то я и стал скупать зерно по дешевке для наших амбаров и скупил его в несчетных количествах по сравнению с прежним, хотя все оно было еще на полях, не только не убранное, но и не созревшее. Осенью я собрал с новопоселенцев зерно меру за меру, как ты велел, так что полностью восстановил свои прежние запасы и могу сказать тебе, мой господин, строго между нами, что все это выдумки – про крапчатое зерно новопоселенцев: оно такое же чистое, как всякое другое, и никакого вреда причинить не может. Думаю, что жрецы и их прислужники тайком окропляли его кровью еще в закромах, так что оно становилось крапчатым и мерзко воняло. Это, конечно, опасный разговор, и мне бы не хотелось, чтобы ты пересказывал его кому-то еще, тем более что, кроме тебя, никто этому и не поверит, все свято верят, что зерно новопоселенцев проклято и хлеб тоже. Нам, впрочем, мой господин, это только на пользу, пусть продолжают верить. Ну вот, с наступлением зимы снова начали расти цены на хлеб – после того как заключили мир и Эйе именем фараона начал отправлять суда с хлебом в Сирию, чтобы вытеснить с сирийских рынков вавилонское зерно. Так зерно вздорожало пуще прежнего, а таких цен, как нынче, в Египте сроду не было, так что доходы наши неисчислимы и будут еще расти, пока мы держим зерно в хранилищах, ибо к осени в Египте начнется голод из-за того, что новопоселенцы не обрабатывали и не засевали свои поля; к тому же с фараоновых земель рабы бегут, а земледельцы прячут свое зерно, чтоб его не отправили в Сирию. По всем этим причинам я не устаю благодарить небеса и землю за твое великое хитроумие, мой господин, ибо ты превзошел в торговых делах даже меня, который полагал тебя сумасшедшим! – Каптах очень возбудился, рассказывая. Он продолжал: – Я восхваляю такие благодатные времена, когда богатство богатых преумножается и растет, хочет того хозяин или нет! Наступила пора радоваться и купцам, они теперь пируют с утра до вечера и с вечера до утра, и вино там льется рекой, ибо они богатеют не сходя с места. Воистину, нынче удивительное время – серебро и золото так и текут в наши лари и шкатулки! Знаешь ли ты, мой господин, что, продавая пустые горшки, я нажился не меньше, чем на зерне? Нет-нет, это не глупые шутки, а чистая правда, пусть в это и трудно поверить! По всему Египту сейчас развелась тьма скупщиков пустых и старых горшков, все равно какой формы, так что пивовары и виноделы рвут на себе волосы, оттого что у них не хватает сосудов. Воистину, удивительное время – человек может разбогатеть на пустоте! И вот, прослышав об этом, я успел скупить в Фивах все пустые горшки и велел сотне-другой рабов покупать и собирать еще, ведь люди, разумеется, отдавали моим людям старую посуду даром, только чтобы те унесли пропахший горшок вон из дома. И если я скажу, что этой зимой я продал тысячу раз по тысяче горшков, то это будет разве что небольшим преувеличением, но уж никак не враньем. Да и зачем мне врать, когда эта горшечная быль не правдоподобнее любой небылицы!