Очерки Крыма - Евгений Марков

Зато сверху открылась поистине волшебная панорама. Полный месяц всплывал на небо вместе с нами, и когда мы сидели на белых утесах Чучели, горы уже не загораживали его больше, и он светил уже довольно высоко. Вся страна гор лежала у наших ног окаменевшими волнами, уходившими из глаз; ее лесные хребты переливали серебристым туманом, и кроме этого моря гор да синего, звездного неба крымской ночи, мы не видали ничего. Белые утесы Чучели и черневшие на них живописные фигуры притаившихся охотников, бросавшие странные тени, составляли поразительный первый план для этой заоблачной картины.

Вдруг, напротив нас, в одном из лесных ущелий Бабугана, загудел какой-то богатырский рог. Все слышнее и шире разливались его воинственные звуки, подхватываемые в несколько приемов эхом горных пропастей. В холодном, редком воздухе заоблачного царства раскаты этого волшебного рога раздавались как удары грома. Это ревел олень. В реве его тяжелое густое мычанье быка смешивается с угрожающим рыканьем дикого зверя. Не успели стихнуть раскаты этого рева, как, совершенно в другой стороне, из пропастей, окружающих пирамиду Черной Горы, ему ответил другой рев, такой же бешеный, такой же громовой. Не понимаю, откуда брались эти могучие львиные звуки у кроткого зверя, который приучил нас только любоваться своею красотою и статностью. К двум голосам скоро присоединился третий; еще и еще… Каждое ущелье отозвалось на вызов, везде сказали себя его рогатые обитатели. Казалось, какой-нибудь грозный властитель лесных дебрей вызывал на бой противников-соседей, и они отвечали ему из своих замков угрожающими звуками боевого рога. Вот звуки эти сходятся все ближе; самцы-соперники почуяли друг друга и пошли на роковой поединок. Лес трещит так близко вокруг нас, мерные шаги копыт раздаются так явственно, что многие из нас, позабыв осторожность, приподнимаются выслеживать зверя; он появляется иногда на открытых местах и вырезается на фоне месячного неба; тогда бывает возможно попробовать счастья. Шаги стихли; олень почуял нас и остановился. Нам не удалось видеть на пике утеса его живого изваяния. Олень стал ломиться в другую сторону, и шаги его врага повернули к нему. Рев, затихший на несколько минут, вдруг раздался неистовый, оглушающий. Рогачи увидели друг друга. Мы ясно слышали стук ветвистых рогов, сцепившихся вместе, бешеное мычанье, треск ломающихся кругом сучьев и немолчный топот передвигающихся ног. То начался поединок.

Всю ночь до света продолжался олений концерт. Он убаюкивал нас на наших ложах из сухого листа, вокруг разложенного костра.

Бекир, в своем татарском упорстве, затащил нас понапрасну на такую высоту, что теперь приходится спускаться в течение нескольких часов. Спускаться в Савлух-су, который вы видите обыкновенно под облаками и даже за облаками, к которому до сих пор приходилось подниматься, и подниматься с большим трудом! Последний спуск — какая-то адская воронка. Если мы не сломаем головы, то это будет большое чудо. У самых хладнокровных захватывает дух, при взгляде на страшную кучу, по откосу которой мы должны спускаться, винтовою линией, вниз. От проливных дождей лесной чернозем ползет под копытами, и на каждом шагу поваленные деревья преграждают нашу тропу. Попробовали спешиться, чтобы голова не так кружилась, и лететь вниз было легче. Но только мы двое имели настолько силы и привычки, чтобы кое-как двигаться по ползучей почве горы. Остальные попадали с первых же шагов и, волей-неволей, вскарабкались опять на несчастных лошадей. Страшнее и жальче всего было смотреть на нашу бедную амазонку, которая сидела, белая как платок, недвижимая и безмолвная, будто окаменевшая на своем седле. Умная лошадь ее потеряла всякую надежду на свои ноги и, в самых опасных местах, просто скользила на своих плоских подковах, как на салазках, собрав почти вместе все четыре ноги свои. У нас, следивших за нею, сердце замирало от страха при этих рискованных глиссадах. Как нарочно, совсем стемнело, и минуты казались часами. Все глубже и уже делается страшная воронка, все темнее в лесу, кругом нас, все безнадежнее делается на душе. Но никто не произносит слова, не слышно ни одной укоризны Бекиру или чабаненку; все мысли и чувства устремлены на эту черную пасть, которая поглощала нас. Внизу, на дне воронки, сверкнули, сквозь чащу леса, красные огоньки.

— Савлух-Су! Пришли! — не своим голосом вскричал Бекир.

Козьмодемьянский монастырь лепится по террасам крутой горы, вокруг источника св. Козьмы и Демьяна, который татар называют Савлух-су. В монастыре уже спали, и только в келье настоятеля был огонь. Мы потому спешили попасть в Савлух-су в этот день, что 1-го июля был храмовый праздник монастыря, и можно было рассчитывать, что, по случаю прилива богомольцев, в монастыре можно будет поесть и отдохнуть. Обыкновенно же в этом заоблачном ските трудно найти что-нибудь, кроме кружки молока. В этом возвышенном горном поясе невозможно возделывать даже огородные овощи; а зимою снега до такой степени заносят монастырек и все подступы к нему, что иногда по нескольку недель он остается без сообщения с миром, погребенный под сугробами. Когда жители соседних долин заметят, что уже давно не приезжает из скита верховой монах за покупками в город, поднимается тревога, и идут с лопатами откапывать монастырь, осведомиться, цел ли он.

Наши надежды были совершенно разрушены. Настоятель объявил, что богомольцы разошлись скоро после обедни, что не осталось никакой провизии, и что вряд лит мы захотим ночевать в монастырской гостинице, в которой нижний этаж залит водою, а верхний почти не отделан. Настоятель предлагал нам свою маленькую келью, пропитанную запахом свечей, постного масла и каких-то сухих трав, но сам же предупредил, что в ней страшное множество насекомых. Мы решили поместиться в сырой, неприютной гостинице. Попросили сена на постели и лошадям. Сена не было, ячменя и овса тоже не было. Голые узкие лавки были единственным ложем для нас. Нельзя ли чего-нибудь сварить? — Сварить нечего, да и повар-монах спит давно, монахи очень утомились за праздник. Кое-как раздули самовар. Согреться необходимо, все промокли насквозь. Плащи, бурки — хоть выжми. На чем спать, чем укрыться? Наконец появились человека три сонных монахов. Повар взялся сготовить кое-что из бывшей с нами провизии, и заставил нас надеяться и верить в продолжение полутора часов. Но когда он принес то, что назвал супом и макаронами, мы сразу убедились в тщете своих надежд и своей веры. Почтенный инок судил о нашем вкусе по-своему собственному, и обратил и суп и макароны в кашицу из лука. Как ни силен был голод, мы поблагодарили монастырского артиста и возвратили ему непочатыми его вонючие блюда.