Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов

германской стороне нависали все более мрачные тучи. После смерти старого кайзера и отставки Бисмарка в 1890 году иностранными делами под высшим руководством шалого (по характеристике царя) Вильгельма II стал заниматься кавалерийский генерал Л. Каприви, быстро растративший наследство железного канцлера. Вместо курса на изоляцию Франции и поддержание сносных отношений с Россией – признание неизбежности войны на два фронта. Александр III выступил инициатором сближения с Третьей республикой, и понятно, с какой целью. Его высказывания становились все решительнее и резче: «Нам действительно надо сговориться с французами и, в случае войны между Францией и Германией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом броситься на нас». Ошарашенный Н. К. Гире, глава министерства, миролюбивый сторонник ориентации на Союз трех императоров, причитал: «Его императорское величество молол такой вздор и проявлял дикие инстинкты»[792]. Традиционную пацифистскую позицию занимал хранитель небогатой российской казны Вышнеградский. Советник министерства иностранных дел В. Н. Ламздорф записывал в дневнике: «Наше финансовое положение ужасно». В 1891 году наступила засуха, на страну обрушился голод. Записи в дневнике стали горше: «Нам нужны мир и спокойствие ввиду бедствий голода, неудовлетворительного состояния наших финансов, незаконченности наших вооружений, отчаянного состояния наших путей сообщения, возобновления брожений в лагере нигилистов»[793].

Но царской воле никто перечить не смел. Сближение с Францией шло полным ходом.

* * *

Летом 1891 года французская эскадра посетила Кронштадт. Встретили ее и торжественно, и тепло. Александр III, стоя на палубе броненосца с обнаженной головой, внимал «Марсельезе», запрещенной к исполнению в России как революционной песни. Офицеров и матросов эскадры адмирала Жервье чествовали в Петербурге, обеды и приемы следовали один за другим. Группа моряков посетила первопрестольную. Во французской печати замелькало выражение «кронштадтский год», все понимали: посещение – не просто визит вежливости, а предвестник появления военно-политического союза, способного вызвать перекройку всего баланса сил в Европе. Англичанам пришлось делать хорошую мину при плохой игре. Они пригласили эскадру Жервье посетить по пути домой Портсмут, где моряков ожидала гостеприимная встреча.

Но на деле они готовились к худшему. В марте 1892 года морские лорды подготовили записку на имя премьер-министра маркиза Р. Солсбери, а он на ее основе сочинил секретный меморандум для кабинета. Врываться в Черноморские проливы отныне опасно, констатировал маркиз, можно очутиться между российским флотом, наконец-то возрожденным на Черном море, на севере, и подтянутой к Дарданеллам французской эскадрой на юге, и из этого мешка не выбраться. 40 лет защита Константинополя составляла основу британской политики. Продолжать ее невозможно и недопустимо. Оборона Стамбула от русских «не стоит тех жертв, которых она повлекла за собой»[794]. Вопрос о Черноморских проливах стал молчаливо сползать со своих приоритетных позиций.

В Лондоне, даже публично, раздавались выступления, ранее немыслимые. Первый лорд Адмиралтейства Дж. Гощен заявил в парламенте под аплодисменты: «Мы свободны от каких-либо обязательств по ее (Турецкой империи. – Авт.) сохранению». Влиятельный министр колоний Дж. Чемберлен полагал, что следует вместе с Россией «прекратить состояние банкротства, в котором пребывает больной человек!»[795]. Кайзер Вильгельм попытался предотвратить пока еще не сближение, но уже стремление договориться между Петербургом и Лондоном и напомнил о британской эскадре в 18 вымпелов у входа в Дарданеллы, вполне способной проникнуть в Черное море. Запугивание не подействовало.

* * *

А на другой стороне Ла-Манша споро шло оформление военного союза двух держав. Французы торопились, но поддались соблазну соорудить альянс всадника и лошади, отведя первую роль себе. Четко определив обязанности сторон в случае войны Германии с Францией, они не столь внимательно подошли к российско-австро-венгерскому столкновению. Заботами Н. К. Гирса и начальника Генерального штаба H. H. Обручева несправедливость была устранена.

Трактат резко изменил баланс сил в Европе, гегемония Центрального блока на континенте пришла к концу. В 1895 году морские лорды возобновили свой демарш перед кабинетом. Пора было вступать в серьезные переговоры с Россией о Проливах. Воспользовались для этого пребыванием молодой царской четы в Балморале, шотландской резиденции королевы Виктории, ранней осенью 1896 года.

Монархиня, русофобка со стажем, восходившим к Крымской войне, твердила мужу своей внучки: «Важно, чтобы Англия и Россия шли вперед, ибо они являются самыми могущественными империями и поэтому гарантией мира»[796]. Премьер-министр Р. Солсбери проявлял все признаки доверительности.

Царь в беседе с ним коснулся прежде всего вопроса о Босфоре и Дарданеллах. Проливы – дверь в Россию, ей не нужен ни Константинополь, ни какая-либо другая часть Турции, но контроль над входом в свой дом – иное дело. Солсбери заметил в ответ, что России не следует прибегать к захвату. Однако если Турецкая империя развалится, можно подумать, как пойти навстречу российским притязаниям. Окончательная формула, высказанная Солсбери лично от себя, гласила: «Если Франция, Австрия и Италия отнесутся благоприятно к установлению контроля России над Проливами, Англия не станет упорствовать в одиночку в своих возражениях, а займется поиском соответствующей договоренности»[797].

Однозначной оценки встреча в Балморале не получила ни в Великобритании, ни у нас. Но самое малое, что можно о ней сказать, так это то, что вето на переговоры о Проливах было снято. И самые отчаянные оптимисты не представляли себе, что через одиннадцать лет Англия и Россия станут союзниками, а через девятнадцать державы Антанты договорятся о передаче России Константинополя и зоны Проливов после Первой мировой войны. Король Георг V предварил это решение, заявив российскому послу: Константинополь должен быть вашим.

Но все это в далеком непредсказуемом будущем. А пока что…

Самодержавие занялось делами дальневосточными. А. Б. Лобанову-Ростовскому удалось несколько умерить японские притязания к Китаю после войны с ним в 1894–1895 годах. Сооружалась великая сибирская магистраль. В отношении слабевшей, изнемогавшей под бременем внутренних раздоров Османской империи, придерживались примирительного курса. В 1896 году произошло восстановление дипломатических отношений с Болгарией, нелепый разрыв был, наконец, преодолен. Князь Фердинанд приобщил своего сына Бориса, крещенного по католическому обряду, к православию, что свидетельствовало о стремлении к утверждению династии.

Перенос активности царизма на Дальний Восток привел к ослаблению его позиций в Европе. В дипломатической переписке появилась немыслимая прежде формула о сохранении статус-кво на Балканах. Теперь, при укреплении самостоятельности национальных государств, она устраивала самодержавие. Лобанов нашел точки соприкосновения со своим австро-венгерским коллегой Агенором Голуховским. После Илинденского восстания в Македонии (1903 год) два правительства договорились о проведении в провинции некоторых административных реформ.

Русско-японская война 1904–1905 годов была встречена в Париже и Лондоне более чем прохладно. Французское правительство пальцем о палец не ударило, чтобы помочь эскадре З. П. Рожественского добраться до Дальнего Востока. Англичане повели себя, с точки зрения Петербурга, просто коварно, заключив с Японией