Мост через огненную реку - Елена Прудникова

Они проехали центральные ворота и почти добрались до стены, когда кучер соскочил с облучка и открыт дверцу кареты.

– Ваша милость, – встревоженно выпалил он, – посмотрите-ка! Горит что-то в верхнем городе, и как раз там, где наш дом. А в доме ведь один привратник остался, мало ли что…

Рене вышел из кареты, взглянул – действительно, к небу поднимался дым. Столбик дыма быт жидким, загорелось, должно быть, недавно, но кучер прав – это в их квартале. Теперь уже было не до встречи, он приказал поворачивать, и карета со всей возможной скоростью помчалась обратно.

Худшие опасения оправдались: горел его дом. Возле суетились соседи, в отдалении уже звенел колокол пожарного обоза. Перед домом стояла кухарка с двумя перепуганными поварятами.

– Ваша милость, – зачастила она, – ваша милость… Грабители, не иначе. Густав в привратницкой убитый лежит, и второй этаж подожжен. Ваша милость, какое счастье, что вас дома не было, а то бы и вас…

Рене оглянулся нетерпеливо, отыскивая взглядом Сану, но девушки нигде не было.

– Где леди Александра? – спросил он кухарку.

– Она же с вами… – прошептала перепуганная толстуха. – Она с вами уехала. Все видели…

– Сана! – крикнул маркиз и кинулся к двери.

Лестница уже пылала, о том, чтобы подняться по ней, нечего было и думать. Рене бросился к боковой лесенке, выводившей в спальный коридор. Где она может быть? У себя? Едва ли. Все же он заглянул по пути в комнату Саны, но там никого не было. Конечно, она в малой гостиной, смотрит в окно, где же ей еще быть? Пламя уже подбиралось к дверям, но маркиз знал свой дом: в малую гостиную вела дверца из его личных покоев. Прижимая к лицу платок, чтобы хоть как-то защититься от дыма, Рене кинулся туда.

Сначала он ничего не понял и, наверное, даже не увидел бы Александру в этом кресле с высокой спинкой, если бы не край платья. Шантье подбежал, охнул, но не стал тратить время на дальнейшие восклицания и крики о помощи. Рассчитывать он мог только на себя. На мгновение вспомнилась привычка Тони носить при себе кинжал – как он быт прав! Ради одного такого случая стоило носить его всю жизнь – ну, да что теперь говорить! Впрочем, в шкафчике лежал фруктовый нож – золоченая игрушка, но она все же что-то резала, а выбора у него не было. Пламя уже вступило в комнату, когда последняя петля упала. Сана вскочила и… тут же рухнула на пол.

– Я не могу! – плача, закричала она. – Не могу двигаться! Действительно, у нее затекли руки и ноги. На то, чтобы они

отошли, требовалось всего несколько минут, но этих минут у них не было. Бейсингем просто вскинул бы девушку на плечо, однако Шантье такой подвиг быт не по силам, и он потащил ее волоком через свою комнату, по коридору. У самого пола дыма было немного, ей приходилось легче, а маркиз задыхался, все чаще останавливаясь и закусывая губу, но все равно тащил свою ношу с упорством муравья.

– Сейчас, Сана… – шептал он. – Здесь, в конце коридора, лестница, мы спустимся, все будет хорошо…

Как он собирался спускать девушку по узкой винтовой лестнице, Рене пока не задумывался, да ему и не пришлось этим заниматься. В конце коридора заноза, постоянно сидевшая в сердце, превратилась в молнию и ударила, разрывая надвое грудь. Он упал, последним усилием подтолкнул Сану вперед, прошептав:

– Там… Открытая дверь… Постарайся…

Идти девушка по-прежнему не могла. Она кое-как подползла к двери, скатилась по лестнице, выползла в коридор и… попала прямо в объятия пожарного.

– Скорей! – задыхаясь, прошептала она. – Там, наверху… Рене… в коридоре…

Шантье весил совсем немного, и отставной солдат без труда вынес его из горящего дома, но с первого взгляда было ясно, что помощь маркизу уже не нужна…

…Дом догорал, от него остались лишь черные стены с пустыми проемами окон. Впрочем, значения это не имело, потому что хозяин вот уже час как неподвижно лежал на каменной скамье в своем крохотном садике. Он уже остывал, губы почернели. Сана сидела у него в ногах, без мыслей, без слез. Она даже не сразу поняла, кто это так кричит рядом с ней.

– Рене! – захлебывался слезами Энтони. – Рене! Нет! Не надо, ну пожалуйста, я прошу тебя!

До сих пор Бейсингем не задумывался, что значит в его жизни Рене. Маркиз просто быт в ней, так же как солнце, или дождь, или деревья и крыши Трогартейна. А теперь его нет, и не будет никогда, а без Рене это уже совсем не та жизнь, да и как можно жить, потеряв кусок сердца? Рене, самый близкий человек на земле, ближе брата, ближе всех…

– Рене! – Энтони плакал и кричал, и ему было наплевать, что его видят таким, ему вообще на все было наплевать, он ничего не замечал, кроме этого мертвого лица, почерневших губ, нелепо свисающей руки.

Казалось, этому не будет конца, но все же конец бывает у всего. Бейсингем затих, сел на землю, бессильно привалившись к скамейке, откинулся назад и заметил, наконец, Сану.

– Он вытащил меня из огня, а сам… – сказала девушка.

Энтони молчал. Наверное, он и не слышал Сану. Он молчал, и люди вокруг тоже молчали. И среди этой тишины он вдруг заговорил каким-то странным, отстраненным голосом:

– Святой Ульрих! Помнишь, мы говорили о чуде? Ты обещал мне, помнишь? Вот это чудо мне нужно. Я на все согласен, я буду самым примерным среди твоих прихожан, только помоги…

Энтони замолк, глядя в мертвое лицо, но оно оставалось мертвым. И тогда он уткнулся в колени девушки и горько сказал:

– Сана, чудес не бывает… Бога нет, и чудес тоже, все обман, Сана…

Он плакал на сей раз тихо, но так безнадежно, что ей захотелось, чтобы это она лежала на скамейке, а Рене сидел у нее в ногах, живой. Наверное, тогда Тони так бы не плакал… Из каких же глубин отчаяния вырвались эти слова, если насмешник и безбожник Бейсингем просит святого о чуде! Она молча перебирала его мокрые от пота волосы, краем уха слушая доносившиеся из толпы голоса.

– Богохульствует, – сказал какой-то мужчина.

– Как тебе не стыдно, – отозвалась женщина.

– Обезумел, – сказал еще один голос.

Они говорили, говорили, потом кто-то вдруг крикнул: «Смотрите!» – и наступила тишина. Сана поинтересовалась, куда они все глядят, и тоже вскрикнула:

– Тони! Смотри!

Бейсингем поднял голову и… нет, он не закричал, только вздрогнул и застыл. Лицо Рене было живым, и губы уже не черные, а такие, как обычно, и рука, которой он коснулся, быта теплой. Толпа вокруг по-прежнему молчала, окружая их стеной, люди словно не могли решить, подойти ближе или шарахнуться в ужасе.

– Тебе всегда все нужно сразу, – возник в мозгу голос кирасирского полковника. – Я все-таки не Господь Бог…

Разорвав тишину, закричала какая-то женщина, мужской голос одернул: