Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

И Али, выронив из рук письмо и обратившись в ту сторону, где рабы рассыпают лепестки роз, глубоко затягивается из кальяна ароматным дымом и выпускает его перед собой; потом он поворачивается на другой бок и, праздно опершись на локоть, произносит спокойно:

– Разве пристало человеку приходить на помощь псу дважды?..

И, сказав так, он больше не вспоминает об Англии, а продолжает размышлять о неисповедимых путях Божьих.

Bureau d’Echange de Maux[36]

Я частенько вспоминаю Бюро по обмену зол – и на диво гнусного старикана, угнездившегося внутри. Бюро находилось на маленькой парижской улочке, дверной проем был сколочен из трех коричневых деревянных брусьев, причем верхний брус перекрывал два других на манер греческой буквы π; все остальное было выкрашено зеленой краской. Этот домик, заметно ниже и у́же соседних и не в пример более странный, будоражил воображение. Над дверью на обшарпанном коричневом брусе поблекшими желтыми буквами было начертано: Bureau Universel d’Echanges de Maux – «Универсальное бюро по обмену зол».

Я тотчас же вошел – и обратился к безучастному конторщику, вальяжно развалившемуся на табуретке за прилавком. Я спросил, что это за диковинное здание и какую такую вредоносную продукцию в нем обменивают, и много еще вопросов задал я, будучи подстрекаем любопытством; ведь иначе я бы стремглав выбежал вон, ибо во всем облике толстяка, в его обвисших впалых щеках и грешных глазках, ощущалось нечто настолько недоброе, что вы бы сказали, он ведет дела не иначе как с адом, причем с немалой выгодой для себя – исключительно за счет собственной порочности.

Вот какой хозяин распоряжался в конторе; а страшнее всего были его глаза – такие немигающие и равнодушные, что можно было поручиться, будто он одурманен или мертв: вот так же недвижно замирают на стене ящерицы – а в следующее мгновенье глаза вдруг оживали, вспыхивали и все его неизъяснимое коварство являло себя на один-единственный миг, прежде чем конторщик снова превращался в самого обыкновенного сонного и злобного старикана. И вот какой коммерческой деятельностью занималась эта удивительная контора, Универсальное бюро по обмену зол: клиент платил двадцать франков за вход (кои старикан незамедлительно с меня взыскал), после чего имел право обменять любое зло или бедствие на зло или бедствие другого находящегося в помещении клиента – «на любое, какое только может себе позволить», как выразился конторщик.

В грязных уголках этого зала с низким потолком четверо или пятеро человек тихонько переговаривались по двое, бурно жестикулируя: видимо, торговались; время от времени входили все новые клиенты, и обрюзглый хозяин сразу впивался в них взглядом – он, похоже, тотчас же понимал, зачем они пришли и в чем нужда у каждого, – и снова задремывал, забрав свои двадцать франков вялой, как будто неживой рукой и попробовав монету на зуб – словно бы просто по рассеянности.

– Это мои клиенты, – сообщил он.

И так поразила меня деятельность этой необыкновенной конторы, что я завел разговор со стариком и благодаря его словоохотливости узнал вот что. Он говорил на безупречном английском, хотя произношение его отличалось какой-то вязкой тяжеловесностью; по-видимому, он владел всеми мыслимыми языками. Он вел дело уже много лет («Не скажу, сколько именно», – пожал плечами он) и был куда старше, нежели казался с виду. В его конторе заключали сделки люди самые разные. До того, чем именно они обменивались друг с другом, ему дела не было, при условии, что это несчастья и бедствия; заниматься иным предпринимательством он уполномочен не был.

Нет такого зла, которое не удалось бы обменять в его конторе, уверял меня старик; ни одно зло на его памяти не было в отчаянии унесено владельцем обратно. Да, иногда приходилось подождать: посетитель возвращался на следующий день, и еще раз, и снова, и всякий раз платил двадцать франков, но у старика были адреса всех его клиентов, и он отлично понимал, что и кому нужно, так что вскорости двое подходящих людей находили друг друга и охотно обменивались своим товаром. Старик произносил ужасное слово «товар», жутковато причмокивая толстыми губами, ибо он гордился своим бизнесом, и разные виды зла для него были оборотоспособным добром.

За десять минут я узнал от него очень многое о человеческой природе – больше, чем за всю свою жизнь от кого-либо другого; так, он открыл мне, что собственное несчастье представляется человеку самым худшим из всех мыслимых и что оно так расшатывает людской разум, что в этой мрачной конторе клиенты всегда ищут крайностей. Одна бездетная женщина обменялась с полусумасшедшей нищенкой, народившей целую дюжину. А однажды какой-то человек обменял мудрость на дурь.

– Зачем же он это сделал? – удивился я.

– Меня это не касается, – отвечал старик в своей тягучей, равнодушной манере.

Он ведь просто взимал с каждого по двадцать франков и скреплял сделку в задней комнатушке, выходившей в зал, в котором его клиенты занимались куплей-продажей. Как я понял, человек, расставшийся с мудростью, вышел из конторы пританцовывая, со счастливой, пусть и дурашливой, улыбкой от уха до уха, а второй удалился степенно, с видом озабоченным и весьма глубокомысленным. По-видимому, клиенты почти всегда обменивались бедствиями прямо противоположными.

Но в разговорах с этим тучным стариканом меня больше всего озадачило то, что озадачивает и по сей день: никто из тех, кто однажды совершил обмен в этой конторе, обратно не возвращался; клиент мог приходить снова и снова изо дня в день на протяжении многих недель, но, раз заключив сделку, больше уже не появлялся: так рассказал мне старик, но, когда я спросил почему, он лишь пробормотал в ответ, что не знает.

Только для того, чтобы разгадать эту загадку и ни для чего другого, я решил, что сам рано или поздно заключу-таки сделку в задней комнатушке этой загадочной конторы. Я надумал обменять какое-нибудь совсем пустячное зло на неприятность столь же мелкую, почти ничего тем самым не выгадав, – чтобы, так сказать, не дать Судьбе никакой зацепки, потому что к такого рода торговле относился с величайшим недоверием. Я ведь хорошо знал, что никому еще не удавалось остаться в выигрыше за счет вмешательства потусторонних сил, и чем более чудесным кажется обретенное преимущество, тем крепче и надежнее вцепляются в свою жертву боги либо ведьмы. Через несколько дней мне предстояло возвращаться в Англию, и я уже начинал опасаться морской болезни: этот страх морской болезни – не саму болезнь, но просто страх перед нею, – я и решил обменять на какую-нибудь столь же незначительную неприятность.