Тень Камбера - Кэтрин Куртц

Но следующим утром, после обязательных церемоний страстной пятницы, когда город оправился от первого шока, король собрал епископов в здании капитула, где он несколько недель назад обращался к ним, и попросил отчитаться о достигнутом. Он был рад узнать, что они многое успели сделать, несмотря даже на его предполагаемую гибель.

Во-первых, были заполнены все ранее вакантные места в епархиях, и назначенные ожидали только королевского одобрения, которое Келсон с радостью дал. Также были избраны шестеро новых странствующих епископов, чтобы свободно перемещаться по королевству. Оставалось заполнить четыре вакансии — после подбора подходящих кандидатур. Это Келсон тоже одобрил. За канонизацию покойного епископа Меарского, Генри Истелина, священнослужители проголосовали единогласно. Официально о его новом статусе объявят позднее.

И, самое важное, по мнению Келсона, — завершилась большая часть подготовительной работы для пересмотра Рамосских Уложений. Половину страстной пятницы Келсон провел вместе с Морганом, Дунканом и Дугалом, изучая этот документ, и внес лишь несколько поправок и дополнений, а к заходу солнца объявил, что в общем и целом удовлетворен тем, как подготовлены новые Уложения. А на следующее утро, последнее, что он собирался провести в Валорете, король наконец собрался приступить к самым щекотливым вопросам.

— Не могу даже сказать вам, как я доволен вашей работой за последний месяц, господа, — сказал он собравшимся епископам на закрытом заседании, где из светских лиц были только он сам, Морган и Дугал. — Мне не хотелось бы накликать на себя настоящее несчастье, но, возможно, моя «смерть» не оказалась на самом деле так ужасна, если в память обо мне вы смогли столько сделать.

Он поднял руку, призывая к тишине, когда услышал их сдержанный нервный смех.

— Однако, если говорить серьезно, — продолжал он, — мне хотелось бы думать о вашей работе, как о памяти живым — потому что вы сослужили службу мне и всему Гвиннеду, нынешнему и будущему, вашими искренними намерениями исправить ошибки, непреднамеренно, а иногда и, к сожалению, намеренно, служившие причиной смерти преданных подданных этой земли на протяжении многих поколений. Судя по вашим предложениям, я надеюсь, что имею право сказать, что вы считаете Дерини полноправной частью многих различных народов, составляющих наше королевство — и не просто потому, что четверо из них сейчас сидят здесь перед вами, а один из них является вашим королем. На самом деле, если бы не эти трое, меня бы сегодня не было здесь с вами.

По аудитории снова пронесся шорох. Он не был окрашен страхом, как часто случалось в прошлом, а только легкой тревогой, что естественно, когда люди думают о чем-то, не слишком хорошо им известном.

— Наконец мы подошли к последнему вопросу, который я хотел бы представить на ваше рассмотрение, — продолжал Келсон, — и это — полное восстановление в правах и прежнем положении одного из вас, того, кто много раз служил лично мне и Гвиннеду, доказал преданность и проявил мужество, которые большинству из вас даже трудно представить. Конечно, я имею в виду епископа Дункана Мак-Лайна, чья верная служба мне, а до меня моему отцу были безупречными. А поскольку часть Рамосских Уложений, запрещающая лицам его племени принимать сан, сейчас находится в процессе отмены, я молюсь, чтобы вы протянули ему руку братства и навсегда отложили в сторону все сомнения, которые имелись у вас из-за его крови Дерини. Он слишком часто доказывал, что его кровь такого же алого цвета, как и у остальных, и он всегда готов был ее пролить для защиты короны и нашей земли.

Дункан неподвижно сидел чуть позади Келсона, суровый и торжественный, в самой простой черной рясе. После речи короля он почтительно поднялся, получив знак от архиепископа Брадена, и ждал, пока архиепископ взглядом обводил своих коллег. Они немного побеседовали с Браденом прошлой ночью и согласились насчет процедуры, которая, как они надеялись, последует после выступления Келсона. Но успех зависел от того, согласятся ли с предложением остальные епископы.

— Ваше Величество, — тихо обратился к королю Браден, все еще глядя на своих коллег, — по вопросу, только что поднятому вами, я считаю, что по всем пунктам, кроме, возможно, одного, Дункан Мак-Лайн действовал во благо Господа, короля и себя лично, и именно в такой последовательности. Если у меня и остается какая-то тень сомнения, она касается его личных оправданий: принимая сан и становясь священником, он знал, что он — Дерини и что Церковь запрещала ему это.

По залу пронесся шепот, и снова он был не враждебным — только настороженным. Келсон позволил себе легкий вздох, когда Браден продолжил:

— Поэтому я предлагаю отцу Дункану открыто дать объяснения перед нашим собранием, и если он, по нашему мнению, сможет быть прощен за то, что он открыл, ему будет дано отпущение грехов, и этот вопрос никогда больше не будет ставиться ни перед каким собранием. Лично я не желал бы терять такого пастыря, — завершил он, искренне и тепло улыбаясь Дункану. — Кто-нибудь против?

Удивительно, но никто не выступил против. Келсон, Морган и Дугал теперь наблюдали за происходящим словно со стороны — как совершенно посторонние лица — поскольку то, чему предстояло сейчас произойти, в некотором роде являлось исповедью перед священнослужителями, собравшимися в зале, а исповедь должна всегда оставаться тайной. Выйдя вперед, Дункан встал на колени перед троном Брадена. Перстень епископа на его правой руке блеснул в свете факела, когда он склонил голову и перекрестился, — перстень этот был сделан из золота, прежде украшавшего алтарную плиту, где поклонялись святому Камберу. Голубые глаза Дункана блеснули серебром, когда он, сложив руки перед собой, поднял глаза на архиепископа.

— Я признаю, что в праздник Пасхи в 1113 году со дня Рождества Христова меня посвятил в духовный сан архиепископ Александр Ремутский, и я принял это посвящение, зная, что я — Дерини и что каноническое право запрещало мне становиться священнослужителем.

— А почему ты сделал это, сын мой? — спросил Браден.

Призвание Дункана никогда не было так очевидно, как в эту минуту, когда он смотрел в глаза Брадену.

— Я верил и до сих пор верю, что сам Господь призвал меня быть Его священником и что таланты, переданные мне в наследство, как Дерини, должны быть обращены Ему на службу, как в старые времена священники Дерини служили Ему.

— А что насчет учения Церкви — то, что Дерини больше не могут служить таким образом? — спросил Браден.

— Мое решение было вопросом совести, ваше преосвященство, и формировалось годами учения и молитв. Церковь также учит, что если бы я не последовал своему призванию и голосу совести, то это было бы тяжким грехом. Поэтому, зная, что я избран Им, как я мог не подчиниться Его воле? Его зов отдавался болью во мне, которая могла быть снята только служением Ему. Я испытывал страстное желание постоянно быть в Его присутствии, совершая Его таинства с Его людьми, как простыми, так и Дерини. И, совершая эти таинства, я тоже стал частью их, и всего себя положил на служение Ему, как Он того пожелал. Есть ли здесь, среди присутствующих священнослужителей хоть кто-то, кто не услышал такого же зова и не последовал ему?